Читать книгу - "Год черной луны - Мария Спивак"

А потом она ультиматум выставила: либо уходи от жены, либо забудь обо мне. Тянуть эту бодягу дальше невозможно. И самое смешное, той же ночью она приснилась Татке с очень похожей прокламацией. У Татки и раньше бывали вещие сны, не часто, всего несколько раз, но бывали. По сути, это нормально: у нее потрясающая интуиция. Так что я нисколько не удивился — но испугался. Сам не знаю, чего больше — потери Лео или позора перед Татой. Мои скелеты перестали помещаться в шкафу. Что будет, когда они на нее вывалятся? Я бросился из дома, позвонил Лео, поехал к ней.

— Слушай, — говорю, — я тебе обещаю: скоро мы будем вместе. Потерпи еще чуточку, буквально пару недель. Я все улажу и уйду к тебе.

Я уже поселил ее на съемной квартире.

Как ни странно, в душе у меня при этом теплилась надежда на чудесное избавление. Боже, просил я, сделай так, чтобы все устаканилось, чтобы из дома уходить не пришлось и Лео утихомирилась.

Она обрадовалась, обнимает, целует, предложила поужинать. Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться, хоть Татка меня дома ждала. Лео нажарила мяса — у нее это здорово получается, — достала бутылку хорошего французского вина (незадолго перед тем я его сам купил, сказал, будет случай, выпьем). Потом она накрыла на стол, как в журнале, свечи зажгла. Вовсю старалась, и получилось красиво, но меня по сердцу царапнуло: вспомнил, как назвал такое «романтическим ужином при свищах» и как хохотала Туська.

Мы с ней ничего подобного не устраивали, глупо казалось, а сейчас выяснилось, что романтика — очень даже неплохая вещь. Вечер удался на славу, и я был в ударе.

Домой ехал с абсолютнейшей верой в собственное всемогущество: обязательно устрою так, что обе мои любимые будут довольны! Вошел в квартиру, бросился обнимать Татку — и вдруг почувствовал, что руки сами собой опускаются, как осенью, перед моим первым уходом. Но тогда я не мог касаться Таты, потому что был влюблен в другую. А сейчас кто-то словно шептал на ухо: нет у тебя, мерзавца и подлеца, больше на нее прав.

Мне опять стало дома тошно. Как двойной агент, проколовшийся со всех сторон, я не понимал только одного: какая из разведок возьмет меня первой. С Лео дышалось чуть свободней, она хотя бы знала, что происходит, но проявляла изрядное нетерпение и довольно откровенно меня шантажировала. А я не мог без нее жить. И в то же время не смел объявить Тате о том, что хочу уйти. Мне было плохо, намного хуже, чем осенью: тогда я страдал только от любви, а теперь — и от собственного предательства. Я почти не спал по ночам. И однажды, в середине марта, понял, что больше не вынесу. Сел за стол и начал писать письмо. На это ушло часа четыре, не меньше. Затем, не перечитывая, сложил лист вчетверо, надписал: «Тусеньке», быстро оделся, бесшумно вышел за дверь и уехал.

Наутро я пытался с ней поговорить, но она не подошла к телефону. Я как мог объяснил все сыну и отправился «по новому месту прописки». И вот честное слово — не представлял, что на сердце бывает до такой степени тяжко.

В общем, зажил я с Лео. Казалось бы, осуществляются мечты, радуйся и ликуй. Ан нет, не получалось. Если раньше мне не хватало Лео, то сейчас точно так же не хватало моего прошлого. Я скучал по Татке, по нашим вечерним беседам, по общему языку, на котором только с ней и мог разговаривать, по всевозможным семейным ритуалам, по дивану, креслу, чашкам, ложкам, тарелкам. Скучал по узорам от солнечных лучей, рождаемым именно нашими занавесками, и даже по Таткиному цветку на подоконнике, возней с которым она меня вечно раздражала.

Но если к тому моему раздражению в равной пропорции примешивалось умиление, то в новой реальности Лео временами меня бесила. Я, конечно, отдавал себе отчет в том, что мы очень разные, побаивался возможных конфликтов и заранее предупреждал ее: не исключено, что вместе нам будет очень трудно. Но все мои гипотетические опасения оказались пустяками по сравнению с действительностью. Меня доводили до белого каления не ее недостатки, а то, что прежде виделось как достоинства! В том числе молодость и — когда-то такое милое — невежество. Смешно сказать: я рассчитывал ее изменить, воспитать, вылепить из нее нечто прекрасное. Пигмалион хренов. Мои прекраснодушные мечты, как нетрудно догадаться, завяли на корню. Я незаметно для себя начал на Лео покрикивать, а затем и вовсе орать, и это довольно скоро вошло в привычку. Когда в апреле она решила на недельку съездить домой, я втайне обрадовался — и ужаснулся своей реакции.

Ведь я, как дурак, искал счастья. Разрубая гордиев узел, надеялся покончить с тоской, источившей меня за последние полгода. Но оказалось, что нет ей конца.

Меня мучило, что Тата не желает со мной знаться, отец презирает, а сын общается как с инопланетянином. Я хотел оставаться для них тем, кем был всегда. Но это было невозможно.

Я и не догадывался, что держу счастье в руках, — пока не разжал пальцы.

Чтобы не чувствовать себя совсем сиротой, я гораздо чаще, чем прежде, общался с первой семьей, с внуками. Совсем еще маленькие, они не задавались вопросом, откуда взялся этот дополнительный дедушка, и бесхитростно радовались моему появлению. Трехлетняя Лиза карабкалась мне на плечи, шестилетний Ванька-младший показывал новые машинки и совершенно, с его точки зрения, непрозрачно намекал, что неплохо бы покатать его на настоящей. Только с этими смешными существами меня не связывала тягостная предыстория, и только с ними мне теперь бывало истинно хорошо.

Впрочем, стоило уйти, как тоска вновь вонзала в меня свои цепкие когти.

А еще, как ни парадоксально, меня терзала ревность. Протопопов, один из «отцов» нашей славной корпорации, который после моего ухода от Таты сильно болел, — якобы нервный срыв; о таких небожителях мало что известно, но слухи все равно просачиваются — вдруг стал летать как на крыльях. И при встречах весьма странно на меня поглядывал. К сожалению, я видел этому всего одно объяснение: Тата сначала отказала ему, а потом все же согласилась.

Все мое существо восставало, бунтовало, протестовало. За долгие годы я привык относиться к Протопопову — не самому приятному в мире и на редкость зажравшемуся господину — с тайным злорадством: хоть лопни, а у меня есть такое, чего тебе в жизни не получить! Я понимал, что не должен, не имею права вмешиваться в жизнь Таты, и тем не менее страстно мечтал подойти и хрустко впечатать кулак в сияющую протопоповскую физиономию. Причем не один раз, а несколько: вот тебе, вот тебе, вот тебе! Вот тебе. Узурпатор.

Я знал, что виноват сам, и принимал кару. Но хватит ли одной Лео в компенсацию за мои страдания? Я уже не был в этом уверен.