Читать книгу - "Бескрылые птицы - Луи де Берньер"

Все произошло из-за сандалий, из-за этих проклятых сандалий, хотя появлялась и другая обувь. Ага Рустэм-бей стоял у входа на женскую половину дома и, взявшись за щеколду, созерцал сандалии перед дверью, извещавшие, что у жены гость и входить нельзя.

Иногда стояли запыленные стоптанные сандалии из покоробленной мягкой кожи. В дождь они становились темными и жесткими. Временами на них появлялись новые заплатки и стежки, менялись ремешки. Не большие и не маленькие, сандалии свидетельствовали о непримечательной, серой и скромной жизни владельца, но вызывали в Рустэм-бее острую ненависть. От их вида стучало в висках и мрачно сжимались губы.

Порой перед дверью выставлялась пара красивых расшитых туфель, принадлежавших жене, в чем Рустэм-бей был абсолютно уверен. Вспоминалось, как в первые месяцы совместной жизни он привез туфли из Смирны, а жена приняла подарок с вежливым равнодушием, и на его глаза навернулись детские слезы огорчения, которые он сдержал, сохраняя достоинство и показное безразличие. Рустэм так надеялся, что туфли пленят ее своей мягкой красной тканью, прошитой желтым шелком и золотой нитью, но жена пользовалась ими лишь для оповещения, что у нее якобы гость. Поначалу Рустэм тешил себя надеждой, что их брак будет не просто официальным танцем чужих людей, что превращается в нечто большее лишь за совместной заботой о детях и по прошествии времени. В Смирне у него были знакомые семьи, где между мужем и женой существовала чудесная близость, какой и он хотел, когда женился. Он был современным человеком, а если нет, то определенно стремился им стать. Рустэму было неуютно, и он раздражался от того, что в Эскибахче казался себе невероятно искушенным человеком, а в Смирне или Константинополе оказывался совершенно не в своей тарелке; в общем, он так и не обзавелся друзьями, с кем было бы легко. Дома он общался с крестьянами и арендаторами, а в чужих городах ему неизбежно казалось, что над ним втихомолку посмеиваются. Все знакомые помещики страдали от такого же коварного одиночества, и Рустэм наивно рассчитывал, что женитьба на дочери одного из них поможет заполнить взлелеянную жизнью пустоту.

Ради Тамары он превратил женскую половину дома, приятную, но простую и без излишеств, в домашнюю гавань с драпировками теплых красных тонов, с прохладными сквозняками, которые благоразумно регулировались жалюзи, и полированной мебелью из грецкого ореха, инкрустированной атласным деревом. Он даже купил стулья и кровать, доставленную частями на двух непокорных верблюдах. Тамара попыталась спать в кровати, но терпение лопнуло, и она вернулась к привычному тюфяку на полу. Прекрасную кровать разобрали и сунули в сарай, где обычно хранились метлы и ведра. В отсутствие стола на высоких ножках стулья выглядели чужеродными и излишними. В результате их составили в углу, чтобы Тамара с гостями могли пользоваться оттоманками, как все нормальные люди. По правде сказать, Тамару интересовали только вещи из ее приданого, будто ей хорошо было лишь в окружении знакомых предметов из отчего дома близ Телмессоса.

Больше всего она ценила свой джезвэ — медный кувшинчик с длинной ручкой, в котором мать варила кофе. Матушка лучше всех в семье готовила напиток, и после ее смерти джезвэ по праву перешел к Тамаре, занимавшей в домашнем рейтинге кофеваров второе место. Новобрачная Тамара ставила джезвэ на ночь в изголовье постели и, проснувшись порой от ужаса, что она теперь — мужняя жена, хватала его и прижимала под одеялом к горлу, словно через прохладный металл могла снова почувствовать сухую ласковую руку, так часто державшую кувшинчик, и увидеть серые глаза, внимательно следящие за поднимающейся пенкой. Тамара готовила кофе маминым способом — на кучке белого пепла посреди горячих углей, чтобы варился как можно дольше, и иногда ей, оторванной от дома и родных, казалось, будто в нее вселяется дух матери.