Читать книгу - "Девушка и ночь - Гийом Мюссо"

Все эти годы я часто думал, чем Винка так очаровала меня, откуда взялось это болезненно-пленительное головокружение, которое я ощущал постоянно. Как от наркотика. Даже когда мы были вместе, даже когда Винка целиком принадлежала мне, чувство утраты не покидало меня. У нас были волшебные мгновения – встречи, наполненные мелодиями и гармониями, которые своим совершенством напоминали некоторые популярные песни. Но это ощущение легкости длилось недолго. Даже когда я проживал эти мгновения, я знал, что они подобны мыльным пузырям. Которые вот-вот лопнут.

И Винка все время ускользала от меня.

3

Я вернулся домой, чтобы не пропустить телефонный звонок от отца, который после долгого перелета из метрополии на Таити обещал позвонить мне до часу дня. Поскольку связь была непомерно дорогой, а Ришар не отличался словоохотливостью, разговор получился коротким и холодным – сродни отношениям, которые с давних пор сложились между нами.

Потом я съел лоток с цыпленком под соусом кари, который мне оставила мать, и меня даже не стошнило. После обеда я худо-бедно пытался прогнать одолевавшие меня мысли и занялся своими насущными делами – взялся за математику с физикой. Мне удалось решить несколько дифференциальных уравнений, но скоро это занятие мне порядком наскучило, и я все бросил, потому что никак не мог сосредоточиться. Меня даже охватила паника. Я снова вспомнил про убийство. В начале вечера, когда позвонила мать, я был сам не свой. И решил во всем ей признаться, но не успел. Она предложила мне приехать к ней в Ланды прямо завтра. Поразмыслив, она решила, что двухнедельное одиночество может плохо сказаться на моем настроении. А готовить домашние задания в кругу семьи мне было бы намного легче, убеждала меня она.

Чтобы вконец не свихнуться, я согласился и в понедельник, рано-рано утром, когда еще стояла заснеженная мгла, сел в поезд. Первым делом я добрался до Марселя, а там пересел на комфортабельный поезд дальнего следования, который, впрочем, прибыл в Бордо с двухчасовым опозданием. К тому времени последний региональный экспресс уже ушел, и НОЖДФ^[70] пришлось фрахтовать автобусы до Дакса. Промытарившись таким образом весь день, я прибыл в Гасконь только заполночь.

Моя тетушка Джована жила в стареньком доме с мансардой, затерявшемся в сельской местности. Крыша у ее дома, увитого плющом, здорово прохудилась и пропускала воду во многих местах. А в конце 1992 года дожди поливали в Ландах беспрестанно. В пять часов пополудни уже стояла кромешная тьма – казалось, что по-настоящему светлый день больше не наступит никогда.

Мне плохо запомнились две недели, что я провел в обществе тетушки и матери, с которыми виделся каждый божий день. В доме царила странная атмосфера. Короткие, промозглые и безрадостные дни шли своим чередом. Мне казалось, что мы втроем находимся не то в больнице, не то в санатории. Мать с тетушкой ухаживали за мной, а я за ними. Иногда вечерами мать пекла блинчики, и мы лениво поедали их, сидя на диване перед телевизором и просматривая старый сериал «Коломбо: Настоящий друг» или фильм «Убийство Деда Мороза»^[71], который я видел уже бог знает в какой раз.

За все время пребывания у тетушки я ни разу не открыл тетради ни по математике, ни по физике. А чтобы избавиться от тревог и вырваться из плена сегодняшнего дня, занимался тем, что делал всегда: читал романы. Я уже говорил, что плохо помнил те две недели, зато я хорошо запомнил все книги, которые прочитал. Так вот, тогда, в конце 1992 года, я маялся вместе с братьями-близнецами из «Толстой тетради»^[72], пытавшимися, невзирая на человеческую жестокость, выжить на территории, пострадавшей от войны. В Фор-де-Франсе я бродил по креольскому кварталу в «Тексако»^[73], затем продирался сквозь амазонский лес в «Старике, который читал любовные романы»^[74]. Я метался меж танков во время Пражской весны, размышляя над «Невыносимой легкостью бытия»^[75]. Романы хоть и не исцелили меня, зато на короткое время избавили меня от тяжести моего собственного бытия. Они послужили мне своего рода декомпрессионной камерой. Они стали защитой от обрушившегося на меня страха.

В тот период времени, когда солнце никогда не всходило, у меня каждое утро было ощущение, что наступает мой последний день свободы. Всякий раз, когда по дороге проезжала машина, я думал, что это жандармы и пожаловали они по мою душу. А однажды, когда в дверь позвонили, я, решив, что ни за что не пойду в тюрьму, забрался на мансарду, чтобы в случае чего успеть броситься в пустоту.

4

Но никто по мою душу не пожаловал. Ни в Ландах, ни на Лазурном Берегу.

В январе, когда в Сент-Экзе возобновились занятия, жизнь вошла в привычную колею. Или почти привычную. В то время имя Алексиса Клемана было у всех на устах, но не потому, что его оплакивали, а потому, что многие злословили по поводу ходивших вокруг него слухов: что Винка давно состояла в тайной связи со своим преподавателем и что они вдвоем куда-то сбежали. Подобно всем скандальным историям, эта вызывала наиживейший интерес у всего преподавательского сообщества. Каждый считал нужным поделиться своим мнением, известной только ему тайной или какой-нибудь занятной подробностью. Этой компании явно доставляло удовольствие глумиться над ближними. Злые языки, раз распустившись, судачили без удержу. В сплетнях погрязли даже учителя, которыми я еще недавно восхищался за их почтительное отношение к окружающим. Они с радостью состязались друг с другом в остроумии, от которого меня с души воротило. Впрочем, некоторые все же сохраняли достоинство. К примеру, Жан-Кристоф Графф, мой учитель французского, и мадемуазель Девилль, преподававшая английскую литературу в подготовительных классах. Я не бывал у нее на занятиях, но слышал ее крылатые слова, которые моя мать часто повторяла у себя в кабинете: «Не будем унижаться до общения с заурядностью, ибо это заразная болезнь».

Эти слова утешали меня, и я не раз их вспоминал, когда нужно было принимать какие-то решения.

Первым, кто забил настоящую тревогу по поводу исчезновения Винки, был старик Аластер Рокуэлл, ее дед и опекун. Винка часто описывала его как почтенного старца, властного и немногословного. Так вот, этот образцовый промышленник, добившийся всего в жизни собственными силами, был убежден, что его внучка не сбежала, а ее, вероятнее всего, похитили, чем нанесли оскорбление его клану. Родители Алексиса Клемана тоже забеспокоились. Их сын собирался на неделю в Берхтесгаден покататься на лыжах вместе с друзьями, но с ними он так и не встретился, да и родителей своих не навестил, хотя должен был, как обычно, встречать Новый год в отчем доме.