Читать книгу - "Песни сирены - Вениамин Агеев"

– Так я же начальник смены! – не без гордой улыбки, и даже величаво разведя при этом руками, отвечал Алексей Иванович.

Это прозвучало так, как если б мой тесть был, например, алхимиком, а я, зная об этом, вдруг обнаружил бы наивность, граничащую с недалёкостью, выразив недоумение по поводу роскоши в доме – ведь и ребёнку должно быть понятно, что деньги – «не проблема», если каждую ночь из закопчённой магической реторты, в сопровождении надлежащих заклинаний, извлекается чистое золото, полученное путём перекаливания заурядного бытового мусора вперемешку с философским камнем, используемым в качестве катализатора.

Я подумал было сначала, что Алексей Иванович ссылается на некую иерархическую ступень у себя на службе, достигнув которой, человек как бы переходит в слой шахтёрской элиты и становится высокооплачиваемым специалистом экстра-класса. Я даже, кажется, изобразил на лице солидарность, чтобы вместе с тестем немного погордиться степенью оказанного ему доверия – как же, «начальник смены»!

Увы, объяснение неисчерпаемости винно-водочного потока оказалось гораздо банальней и одновременно неприглядней. Выяснилось, что на шахте издавна существует целая система поборов и круговой поруки – просто-напросто вместе с должностью начальника смены открывался и начальный доступ к «кормушке», недосягаемой для рядового шахтёра. Наиболее доходной статьёй дохода, как доверительно и без всякой тени смущения тут же рассказал мне тесть, являлись, как он их назвал, «отгулы». Почти всякому человеку время от времени бывает необходимо отпроситься со службы по какой-нибудь личной надобности – навестить деревенских родственников, привезти из магазина домой новый холодильник, встретиться с любовницей. В подобных случаях, чтобы не терять оплаты, следовало заранее обратиться к начальнику смены, который, исходя из номинального тарифа в размере двух бутылок водки за трудодень, отмечал просителя в табеле учёта трудовых ресурсов как присутствующего на работе. При относительно меньшей, чем дневной заработок, стоимости одного литра водки, выгода подобного обмена не вызывала сомнений. Помимо наличного оборота, был также допустим расчёт жидкими платёжными средствами и другими товарами и личными услугами, при этом относительная ценность эквивалента устанавливалась по согласию сторон. Отдельной статьёй шли невыходы на работу без предупреждения – по уважительным, но непредвиденным причинам – таким, например, как запой. Тут уже вступали в действие штрафные тарифы, причём меня поразила дотошно-детальная проработанность различных статей и подпунктов, вызывающая в памяти античные своды законов и «Русскую правду» – было очевидно, что над этими статьями потрудилось не одно поколение начальников смен.

Каюсь – к этой фазе разговора я, в отличие от тестя, способного вливать в себя стакан за стаканом, почти не пьянея, был уже хорошо на взводе и, возможно, именно поэтому задал Алексею Ивановичу крайне некорректный и даже, как выяснилось, оскорбительный вопрос.

– Так в чём же разница? – спросил я. – В чём разница между вами и «министрами», которых вы без конца поносите? Я имею в виду не разницу масштаба, а принципиальную разницу. Вы делаете то же самое, что и они, просто у них больше возможностей – только и всего!

Я, конечно, не ожидал, что тесть начнёт меня благодарить за наставление на путь истины, прослезясь от внезапного озарения, открывшему ему позор собственного нравственного падения. Нет, я был заранее уверен, что он не согласится с моей оценкой. Может быть, даже рассердится. Или начнёт всё отрицать. Или, наконец, скажет, что, даже не одобряя установившегося порядка, он не собирается сражаться с ветряными мельницами. Что-нибудь вроде «Все берут – и я беру!» Или «Не нами придумано, не нам и менять». Но то, что произошло дальше, было хуже всего. Алексей Иванович обиделся.

А уже обидевшись и для начала мелко поморгав глазами, он выдал тираду, состоящую почти сплошь из матюков, – и это при том, что до того дня я не замечал в нём особой склонности к сквернословию.

– Ах ты щенок! – проревел тесть. – Да ты… да я тебя… да убирайся… из моего дома!

Тут же в качестве эшелона поддержки в разговор вступила тёща, правда, с более литованной репликой:

– Ишь ты, какой праведный выискался! Есть и пить в три глотки – его не «ломает»! И денежные переводы каждый месяц получать! Совести у тебя, зятёк, нету – вот что!

По перекосившемуся лицу своей жены я понял, что и она сейчас, отбросив напускную светскость, скажет мне какую-нибудь гадость. Но здесь я ошибся. Нина, действительно, перешла на фамильный стиль общения, но выступила в мою защиту. Резко встав из-за стола, она сначала бросила отцу:

– Заткнись, алкаш несчастный! – Потом, повернувшись к матери, сказала уже чуть более мирно: – И ты заткнись! – И, наконец, обратившись ко мне, произнесла почти нормальным голосом: – Хватит водку жрать, пойдём спать.

Уже засыпая, я вдруг вспомнил о переводах:

– На какие это переводы Ангелина Петровна намекала?

– Ни на какие, – ответила Нина.

– Нет, ну а всё-таки?

– Мама мне присылала немножко каждый месяц «до востребования». Прости, я тебе не говорила. Ну не сердись!

У меня уже не было сил сердиться. Я только сказал:

– Больше не бери у них деньги. Сами как-нибудь выкрутимся.

– Хорошо.

Не знаю, продолжала ли Нина получать какую-то денежную помощь от родителей после того или действительно от неё отказалась, – только я об этом больше никогда ничего не слышал.

На следующий день я с самого утра отправился бродить по городу, а когда, уже ближе к вечеру, вернулся, родители Нины сидели тихо, как мыши, – стало понятно, кто в доме настоящий хозяин. Тёща даже пришла звать меня к столу, но не стала настаивать. Едва я отказался, молча ушла обратно на кухню. Уже перед самым нашим отъездом в Оренбург она даже попросила её извинить, «если что не так». Я, в свою очередь, тоже просил её не обижаться на меня – да я и в самом деле чувствовал себя виноватым за свою глупую несдержанность. Правда, только перед ней, но не перед тестем, обложившим меня последними словами и предложившим мне «убираться из дома». Впрочем, и тесть был со мной отменно вежлив до самого конца нашего визита, хотя и не просил прощения формально. С другой стороны, наши совместные возлияния с того дня уже прекратились, так что и общение почти свелось на нет. Нина, правда, всё же настояла, чтобы все садились вместе за ужин, потому что ей было неприятно, что мы «собачимся», но разговоры за столом шли совершенно нейтральные.

Самое примечательное во всей этой истории, что она имела продолжение. Уже после того, как Нина бросила меня и уехала обратно в Оренбург, я, как-то возвращаясь домой, нашёл у дверей своей квартиры постаревшего и какого-то даже пришибленного Алексея Ивановича. Стыдливо опуская глаза, он сказал мне, что приехал со мной поговорить. Как ни неприятен мне был предстоящий разговор – я догадывался, о чём пойдёт речь, – отвертеться от него не было никакой возможности. В конце концов, не каждый день к тебе приезжает бывший тесть лишь для того, чтобы увидеться лицом к лицу и попробовать повернуть вспять чужую судьбу – я говорю «бывший», хотя на тот момент мы с Ниной ещё не были разведены. Мы поднялись в квартиру, и Алексей Иванович с порога начал умолять меня немедленно ехать в Оренбург и вернуть жену обратно в семью – «хоть насильно», если цитировать его просьбу дословно. Нину, по его словам, следовало «спасать». Разговор этот был для меня чрезвычайно тягостен, но я терпеливо выслушал тестя и объяснил, что не я был инициатором последних событий и что я готов принять Нину обратно, если она захочет вернуться, но считаю, что предполагаемая поездка ничего не решит. Похоже, родители Нины уже нарисовали себе воображаемые картины скандального поведения дочери, и наверняка более шокирующие, чем реальность, потому что Алексей Иванович ещё раз попытался меня убедить, опираясь на личный опыт: