Читать книгу - "Кто стрелял в президента - Елена Колядина"

— С моста, что-ли? Говори толком, Люба!

— Вы же мне слова вставить не даете. Я летела с парашютом…

— С моста?!

— Из самолета сельхозавиации. Я прыгнула с парашютом.

Парашют отнесло от поля. Я упала с коляской на крышу джипа. В джипе ехал прекрасный человек, Николай. Коля…

Речь Любы замедлилась, глаза опять стали бессмысленными.

Надежда Клавдиевна держалась за сердце. Геннадий Павлович медленно опустился за стол.

— Мы долго разговаривали. Коля очень переживает за судьбу нашего сущика. Я думаю, он эколог. А потом он обнял меня, взял на руки и опустил с джипа на землю. Папа, растопи титан, мне нужно помыться, потому что я уезжаю в Москву. С Николаем. Мама, где диск с моими песнями?

Люба развернула коляску и поехала в ванную. Геннадий Павлович взял с подоконника бесплатную рекламную газету и спички и покорно пошел за дочерью. В ванной он засунул газету в топку, поджег и принялся подкладывать лучину. Он, молча, брал поленья, колол их на чурочки, засовывал чурки одну за другой в огонь, пока не заполнил топку. Огонь затрещал, зашумело в тяге. Люба набрала воздуху и спросила натянувшимся голосом:

— Папа, если бы ты был мужчиной…

— Здрасьте. А я кто? — обиделся Геннадий Павлович.

— Я имею в виду, если бы ты был посторонним мужчиной. Как ты думаешь, мужчина может влюбиться в такую, как я?

— В кого и влюбляться, если не в тебя! — убежденным голосом произнес Геннадий Павлович. — Ты у меня самая красивая в мире! Добрая, умная, талантливая!

— Все родители так говорят, — грустно произнесла Люба.

— Не все! Если бы я был мужчиной!.. — с жаром начал Геннадий Павлович.

— Здрасьте. А ты кто? — засмеялась Люба.

— Если бы я был посторонним мужчиной, я бы тоже, как этот твой Николай, ни минуты не раздумывая, увез тебя с собой.

Люба отвела глаза.

— Потрогай, не нагрелся еще?

Геннадий Павлович дотронулся до титана.

— Теплый. Мойся, а то кипяток скоро пойдет. Николай твой когда к нам зайдет? Познакомиться надо.

— Познакомитесь, конечно, — соврала Люба. — Ой, полотенце забыла. Скажи маме, чтоб принесла. Ну, иди.

Люба разделась. Уцепилась за металлическую трубу, укрепленную под потолком вдоль ванной, и, подтянувшись, перенесла тело на деревянный настил на краю ванны. Затем руками перекинула по очереди обе ноги, оперлась ладонями в края ванной и опустилась на дно. Открыла кран в титане и вытянулась под струей теплой воды.

«Слезла, наконец-то, — заворчала коляска. — Я ведь не молоденькая, чтоб и с парашютом, и по шоссе сколько верст».

— Любушка, это я, — постучалась Надежда Клавдиевна.

Она положила возле ванной полотенце, халат и хотела было что-то спросить. Но увидела продранное сиденье коляски.

— Дай-ка зашью скорее. А то Николай твой увидит, скажет: вот так дела! Хороши родители, дочь из дома отдают, а коляска рваная. Но я, Люба, сразу тебе свою позицию говорю: я против, чтобы ты прямо сейчас уезжала. Поживите сперва у нас. Мы этого Николая и знать не знаем. Вдруг — нате вам! Дочку увозит. Что за человек? Может, плохой?

— А вдруг, хороший? — засмеялась Люба. — Мама, ты не беспокойся. Я ведь не маленькая.

Надежда Клавдиевна вздохнула и покатила коляску прочь. На кухне она и Геннадий Павлович опустились на колени по обе стороны колес и взялись за дело. Надежда Клавдиевна приложила к сиденью кусок вырезанного из старой сумки кожзаменителя, а Геннадий Павлович снял подлокотник и подножки и принялся протирать и смазывать штыри.

— Не пущу я Любовь в Москву! Неизвестно с кем, непонятно, зачем, — высоким голосом сказала Надежда Клавдиевна, сделав очередной нервный стежок черными нитками. — Любовь — не для Москвы. В Москве одна суета да обман. Не пущу!

— Рано или поздно это должно было случиться, — примиряюще произнес Геннадий Павлович. — Ну что она здесь на полставки в своей музыкальной школе видит? Денег — слезы, перспектив ни в профессии, ни в личной жизни никаких. Не отпустим, а потом она нас всю жизнь попрекать будет.

— «Ко-о-ля», — передразнила Надежда Клавдиевна Любу. — Кто такой — Коля? Кто за ней в Москве этой ухаживать будет? Кто ей титан растопит? Да Коля этот, небось, и дров наколоть не умеет.

— Надя, прекрати, какие дрова в Москве?

Мимо кухни проползла на бедре, волоча ноги в старых серебристых лосинах, Люба. Сырые волосы придавали ей еще больше сходства с русалкой.

Геннадий Павлович и Надежда Клавдиевна дружно замолчали.

— С легким паром, Любушка!

Вскоре папа завез и поставил возле кровати начищенную, смазанную коляску. Люба закрыла глаза, делая вид, что спит.

— Любовь — глупая, простодушная! — вновь донеслось до нее, когда Геннадий Павлович прикрыл дверь в комнату.

«Ты мать-то послушай, — посоветовала коляска. — Мать тебе худого не пожелает, потому она и называется: мать. И зачем ты про Николая родителям наврала?»

«Пусть думают, что я еду не одна. И вообще, все уже решено, — решительно ответила Люба. — В пять часов утра мы с тобой отправляемся в новую жизнь!»

«Это какой же поезд утром в новую жизнь едет? На Москву вроде вечером состав проходит?»

«Пешком поедем».

«До Москвы?! — возмутилась коляска. — Ты, видать, надсадить меня хочешь, в гроб вогнать. Я не согласная! Не потому, что не хочу тебя до новой жизни довезти, а просто по состоянию здоровья не могу».

«Поезд, значит, может, а ты — нет?»

Коляска запыхтела.

«Да ведь поездом сподручнее! Села — поехала, знай в окно гляди да чай с сахаром спрашивай».

«Я уже посчитала. Поезд проходит по нечетным, значит, послезавтра. Я боюсь, что за это время меня решимость покинет, или родители потребуют Николая предоставить. Или еще что другое произойдет. Нет, утром или никогда! До федеральной трассы доберемся, а там что-нибудь придумаем. На форумах пишут, люди до Крыма автостопом и на электричках добираются. А нам всего-то до Москвы. Давай вещи собирать».

«Ох-ти мне! — заохала коляска. — Комплектность надо проверить первым делом. Насос со шлангом?»

Люба заглянула в карман, приделанный к подлокотнику:

«Есть».

«Велоаптечка?» — умирающим голосом произнесла коляска.

«Есть. Но надо доукомплектовать. Тампаксы, лейкопластырь, влажные салфетки, что еще? Какие таблетки возьмем?»

«От глупости».

«Для кого?» — сдержанно спросила Люба.

«Известное дело, не для меня».

Люба решила проявлять добрую волю и не разжигать розни.

«Домкрат?» — напомнила она.