Читать книгу - "Чаттертон - Питер Акройд"

И сей росток доныне мог бы цвесть.

– Какие отвратительные стихи. Терпеть не могу кладбищенских куплетов. – И тут же добавил: – Поторопимся на поезд. А то нас не дождутся. Доберемся до Паддингтона. А потом расшифруем Чаттертона.

О сладостный Обман

– "Томас Чаттертон родился на Пайл-стрит, на расстоянии всего нескольких ярдов от приходской церкви Св. Марии Редклиффской". – Филип читал вслух брошюрку, купленную у старика, и, когда поезд тронулся с Бристольского вокзала, прервался на миг, чтобы взглянуть на темно-красное здание Боврилской фабрики. – "Его отец служил там хористом, но он умер, не дожив трех месяцев до рождения Томаса".

– Как жаль. – Чарльз уже вынул все материалы из пластиковых сумок и теперь сортировал перед собой на оранжевом пластмассовом столике машинописные страницы, старые письма и разрозненные бумаги. – Поэтому они и дом могли себе позволить только в одну стену?

Филип с унынием посмотрел на заброшенный путепровод, а затем продолжил чтение:

– "Томас посещал знаменитую Колстонскую школу в Бристоле…"

– Ну конечно же, Колстонс-Ярд. Мне кажется, я повстречал его старую учительницу гимнастики.

– "…но прежде всего, он занимался самообразованием в архиве, располагавшемся над северным портиком церкви. Там, в двух старинных сундуках, он обнаружил некоторые средневековые документы, касавшиеся истории Бристоля и строительства самой церкви Св. Марии Редклиффской. Воспламененный этими познаниями и любовью к древности, он сам начал сочинять стихи на средневековый лад. Эти поэмы, известные как "Роулианский цикл" – по имени вымышленного им средневекового монаха Томаса Роули, возвестили начало романтического течения в Англии и, хотя в позднейшие годы обнаружилось, что это всего лишь подделка, сфабрикованная Чаттертоном, они тем не менее сделались залогом его вечной славы".

Чарльз выхватил у Филипа брошюрку.

– Ненавижу это выражение – "вечная слава". – Он поднял голос: Избитое клише. – Оно в самом деле угнетало его. – Есть здесь что-нибудь новенькое? – Он быстро пролистал брошюру до самого конца и прочитал вслух заключительную фразу: – "Чаттертон знал, что подлинный гений состоит не в поиске мыслей или идей, никогда прежде не встречавшихся, а в создании новых удачных сочетаний".

– Верно, уныло пробормотал Филип.

– И это, – продолжал Чарльз, – сделалось залогом его вечной славы.

Состроив гримасу, он перебросил брошюру обратно Филипу, а потом оторвал полоску от очередной страницы Больших ожиданий, скатал ее в шарик и отправил в рот. Он устроился поуютнее в своем теплом кресле и, принявшись что-то бормотать себе под нос, постепенно развеселился.

– Новые удачные сочетания. Новые удачные сочетания. Так значит, выходит, – спросил он, жуя, – что нам просто нужно крутиться вокруг слов?

– О Боже. – Филип, углубившись в чтение брошюры, не расслышал вопроса. – Как его имя? – Его голос звучал очень серьезно.

– Легион?

– Как звали человека, которому все это принадлежит? – Филип указал на груду бумаг, которые Чарльз вывалил на стол.

– Я бы не сказал, что они ему действительно принадлежат. Прошлое не принадлежит никому…

– Как его имя?

– Джойнсон.

Филип отобрал у Чарльза Большие ожидания, а затем снова стал зачитывать вслух из брошюрки:

– "Ребенком Чаттертон обожал старинные книги, и бристольские книготорговцы хорошо знали его. Особенно подружился он с неким Джойнсоном…" – Здесь Филип сделал ударение, и его отрешенный голос зазвучал почти меланхолично: – "…которому принадлежала книжная лавка на Крикл-стрит. Дошли рассказы о том, как он, бывало, просиживал среди пыльных шкафов этого магазина все утро, с жадностью проглатывая все книги, какие только Джойнсон мог предложить ему. Часто они с книгопродавцем беседовали о прочитанном; говорили даже, что Джойнсон и стал его подлинным наставником, так как, по-видимому, именно он познакомил мальчика с сочинениями Мильтона, Каупера,[27]Дайера[28]и многих других поэтов. Впрочем, он получил отличное вознаграждение за свои труды, поскольку Джойнсону посчастливилось стать первым издателем Чаттертона. Спустя двадцать лет после самоубийства поэта (этот печальный юноша покончил с собой в возрасте семнадцати лет)", – тут голос Филипа стал еще глуше и замогильнее, – «спустя двадцать лет после его самоубийства Джойнсон издал и напечатал первый поэтический сборник Чаттертона». Чарльз смотрел в окно.

– Но у него же была картина. Он знал, что Чаттертон не убивал себя. Он знал, что тот все еще жив!

– Значит, это была их тайна, – мягко проговорил Филип. Тут поезд с внезапным толчком остановился, и он, уже повеселев, продолжил: – Неполадка с сигнализацией. Видимо, застряли на стрелке. – В ранней юности Филип был заядлым "трейн-споттером",[29]и с тех пор его живой интерес к таинствам железнодорожной «кухни» не пропадал. – Можем долго здесь простоять.

Чарльз по-прежнему смотрел в окно.

– Но почему это было их тайной? К чему было притворяться, будто Чаттертон мертв? – И с возросшим нетерпением он вновь обратился к бумагам из Брамбл-Хауса. Когда поезд дернулся, они рассыпались по всему столу, и только теперь Чарльз заметил большой коричневый конверт, на котором было написано красным карандашом «Хрупкое». Он разорвал конверт, в спешке поранив о его острый край большой палец, и извлек какие-то листки. Это была бумага грубой выделки, покрытая пятнами и потемневшая по краям, а некоторые страницы были испещрены круглыми желтыми точками вроде мелких подпалин.

Чарльз поднес их к лицу, чтобы обнюхать.

– Пыльные, – сказал он Филипу, который с любопытством за ним наблюдал. – Я не прочь отъесть кусочек. – Поперек каждой страницы бежало множество неразборчивых строк коричневыми чернилами; казалось, кто-то писал второпях или под влиянием некого мощного чувства, поскольку на полях каждого листка были вписаны по вертикали добавочные строки. По-видимому, неизвестный автор был вынужден втиснуть весь свой текст в сколь возможно теснейшие рамки. Да, разобраться нелегко, – сказал Чарльз. – Мне понадобится лупа. – Он перевернул последнюю страницу и, не сдерживая возбуждения, прочел вслух: "Т.Ч"