Читать книгу - "Пересуд - Алексей Слаповский"

— Все равно у тебя два с половиной остается, — посчитал Притулов.

— А ты не спеши! Теперь мне еще один эпизод присваивают! Нашли, видите ли, тело моей бывшей сожительницы. Мертвая закопана оказалась в своем собственном саду на даче. Но доказательств нет, граждане присяжные! Следов преступления нет, кроме пролома на голове, а кто пролом сделал, неизвестно! У нее там не один я был, так что — предъявите экспертизу! Нет экспертизы — нет доказательств. Но вам, граждане присяжные, я признаюсь. Между нами. Да, убил. Но почему? Вот смотрите сами. Она же со мной жила, и она же мне вдруг вечером один раз говорит: ты животное!

— И вы обиделись? — догадался Личкин, которого несколько месяцев тюрьмы еще не отучили называть старших на вы.

— Я? Да ни за что! Животное не хуже человека, а даже лучше!

— Согласен! — поддержал Притулов.

— Животные разные бывают! Лев — животное, тигр — животное! Орел!

— Орел не животное, а птица, — заметил Личкин.

— Иди учись опять в школе! — возразил Маховец. — Все, что живое, называется — животные! Короче, ничего обидного. Но животные — они же не знают жалости! Поэтому я ее спрашиваю: я точно животное? Она говорит: точно. Я говорю: тогда я тебя могу убить, потому что животное ничего не понимает, для него убить не грех, а просто жрать охота. Жрать я тебя не буду, хотя ты жирненькая, а убью запросто. Потому что, раз ты меня животным считаешь, ты мне сама разрешила фактически тебя убить. Тут она начинает брать свои слова обратно.

— Бабы — они такие, — кивнул Притулов.

— А я говорю — нет, поздно, раз я животное, то и буду вести себя, как животное. Ну и повел. Теперь вопрос, граждане присяжные: если животное, лев или тигр, убивает, его разве судят? Это абсурд! — воскликнул Маховец, хвастаясь редким словом.

Вдруг послышалось:

— Их стреляют!

— Чего такое? — не поверил Маховец.

— Их стреляют! — твердо повторила Наталья, выпрямившись спиной.

Она, подкрепившись пивом, почувствовала себя гораздо лучше — у нее всегда это бывало с первыми глотками любого спиртного напитка, даже самого слабого. Первый хмель, длящийся минут десять-пятнадцать, был вообще самым приятным, на нем бы и остановиться, однако Наталья, как правило, продолжала и, по мере продолжения, сначала даже словно трезвела, становилась активной, бурной, энергичной, а потом резко пьянела, но прекратить уже не могла — пока не упадет.

Маховец подошел к ним — к Наталье с Курковым — и сказал Леониду:

— Ну-ка отсядь.

— Слушай, женщина нервничает, естественно, она… — начал было объяснять Курков, но Маховец схватил его за шиворот и потащил в проход, там повалил на пол, а сам уселся рядом с Натальей, поставив на Куркова ногу и направив на него автомат.

— Значит, расстрелять меня надо? — улыбнулся он Наталье.

— Вы спросили про животных. Я про них и сказала. — Наталья не хотела показать, что боится, ответила довольно твердо, хотя голос все-таки дрогнул.

— Нет, женщина, вы не надо! Вы меня имели в виду!

— А хоть бы и так! Потому что я… Потому что так нельзя! Вы сбежали откуда-то, вам надо уехать, ну, и езжайте, а люди при чем? Что вы над нами-то издеваетесь? Если не хотите или не можете нас отпустить, то хотя бы относитесь по-человечески! А вы тут цирк устроили! — выкрикивала Наталья не в глаза близко сидящему Маховцу, это было слишком неудобно, почти смешно — на таком расстоянии не кричат, она кричала наискосок, обращаясь не только к Маховцу, а к его товарищам. И к пассажирам.

— Вот именно! — послышался голос сзади.

Это крикнул Ваня.

— В самом деле! — присоединилась и Любовь Яковлевна, всегда готовая поддержать справедливость, если получала сигнал извне.

— А взрослые мужики! — укорил Мельчук, постаравшись, чтобы в его укоризне не было ничего обидного.

— Действительно! — добавила Вика.

— Как будто их трогают! — тонко крикнула Нина.

Тут все или почти все, но преимущественно женщины, которые в таких ситуациях смелее, потому что считают, что их не тронут, загомонили, заговорили, возмущаясь и обвиняя.

Но тут же смолкли — как только Маховец встал.

— Молчать! — снисходительно приказал он.

И вернулся к друзьям, а Курков сел на место, отряхиваясь и мысленно оправдывая себя тем, что под дулом автомата не очень-то попрыгаешь.

— Продолжим конференцию! — повернулся Маховец к пассажирам. — То есть, наше заседание суда. Никто над вами не издевается, у вас помощи просят! Вот я вам все рассказал по чистой совести. А теперь решайте, оправдать меня или нет? Все в ваших руках!

И Маховец понурил голову. Но тут же поднял ее и посмотрел с такой откровенной злобой, с такой ненавистью, будто перед ним сидели те, кто испортил ему жизнь и посадил его в тюрьму.

— Но только так, — сказал он. — Если кто проголосует против меня, пусть он объяснит, в чем я виноват. И если он мне это не докажет, тогда я сам буду его судить. Устраивает? А хоть бы и не устраивает, я сказал — так будет. Голосуем — кто за то, чтобы меня оправдать?

Димон первый поднял руку, весело озираясь.

— Жалко вам, что ли? — сказал он, намекая, что это игра, что это понарошку.

И до многих его намек дошел.

Начали подниматься руки.

Но не у всех. Решили вытерпеть и не поддаться Наталья, Курков, Нина, Ваня и Вика с Тихоном. Елена собиралась тоже воздержаться, но решила, что нет смысла и, отвернувшись, чуть приподняла руку — ровно настолько, чтобы видел Маховец и не обратили внимания другие.

— Сколько вас! — удивился Маховец количеству недоброжелателей.

— Все равно большинство за! — крикнул неглупый Димон, подсказывая Маховцу примирительный выход.

Но тот не захотел им воспользоваться. Он начал с конца: подошел к Ване и ударил его кулаком по голове, сверху. Ваня упал, оглушенный. После этого Маховец ударил Нину по щеке. Она заплакала, уткнув лицо в колени, в книгу.

Маховец подошел к Тихону и Вике.

— Ну, ты, хватит! — приподнялся Тихон и тут же получил тычка в живот, отчего согнулся, а отшатнувшуюся Вику Маховец достал рукой издали, мазнув ей ладонью по лицу.

Наталью и Куркова не тронул, решив, что им хорошо досталось в прошлый раз.

— Сволочь! — крикнула Вика. — Мы проголосуем, но это силой, понял?

— Мне не надо силой, — ответил Маховец. — Сейчас поднимем ручки еще раз. Без всякой силы, ясно? Каждый голосует по совести, от души. Кто за мое полное и безоговорочное оправдание, господа присяжные?

На этот раз руки поднялись у всех. Насилие было очевидным и дало поэтому возможность подчиниться без ущерба для совести.

Только Ваня не поднял руки, потому что после удара Маховца остался лежать на полу.