Читать книгу - "Сад изящных слов - Макото Синкай"

Вдвоём с Сато он провёл в кафе час, потом к ним присоединился задержавшийся Мацумото, и минут тридцать они трепались втроём, затем Сато ушла, так как ей пора было на подготовительные курсы, и ещё час Такао сидел вдвоём с Мацумото, потихоньку потягивая через соломинку таявший лёд. Ему нравилось болтать с ними о всякой ерунде, но в какой-то момент его как ударило: «Это ж всё равно что два отдельных свидания с каждым из них!»

В средней школе Мацумото учился в одном классе с Такао. Перейдя в десятый класс, он вскоре начал встречаться с Хироми Сато из одиннадцатого, но при всей своей напористости старательно увиливал от свиданий с ней один на один. И этот же человек, стоило ему остаться вдвоём с Такао, расплывался в улыбке: «Обожаю девушек постарше!» Иногда Такао пытался представить, что привлекательного может найти в Мацумото взрослая женщина. Вероятно, такое вот мозаичное сочетание взрослого и ребёнка... А в последнее время он и сам окружён женщинами старше него. Сато, Рика-сан, которую недавно приводил к ним домой брат, Ёко-сан, нынешняя любовь Сяофэна. И наконец, Дева Дождя. Рике-сан, кажется, двадцать два, Ёко-сан — двадцать пять.

«А вот ей сколько? Старше она их или моложе?» — задумался Такао, разглядывая сквозь окно поезда линии Собу темнеющее небо, но у него не было ни малейшей догадки.

К концу июня в японском саду расцвели глицинии. В этот год они пропустили своё обычное время и опоздали на целый месяц, будто чего-то дожидаясь. Сквозь плотные струи дождя казалось, что цветы излучают яркий фиолетовый свет. Блестящие бусины воды то скапливались на лепестках, то безостановочно катились с них вниз, и от этой красоты захватывало дух. Словно у цветов глицинии была душа, и их безудержная радость выплёскивалась наружу.

«Глицинии заворожили меня, и потому я сказал такое Деве Дождя», — позже решил Такао. А ещё, вероятно, потому, что днём ранее по почте пришли документы с условиями поступления. Интереса ради он заказал рекламный буклет специализированного училища обувного дела, и когда увидел указанную там суммарную плату в два миллиона двести тысяч иен^[36] за два года, а затем прикинул, сколько сумеет накопить на подработках за три года старшей школы — получилось около двух миллионов, — то едва не воспарил над землёй: «Надо же, а ведь получится!» Сейчас Такао жалел, что проговорился той женщине, — неуместные слова, которых он стыдился, но к сожалению примешивалась гордость, ведь он поделился с ней самыми искренними переживаниями.

— Башмачником? — переспросила Дева Дождя, и у него до сих пор звучал в ушах её голос. В нём слышалось лёгкое удивление, но ни малейшего следа насмешки. Такао обернулся, чтобы это проверить. По голосу её можно было принять за школьницу. Он звучал по-детски, ласково, но в то же время с каким-то постоянным напряжением. Так говорят чересчур серьёзные девочки, которых избирают старостами или председателями школьного совета.

В то утро, когда они, как обычно, встретились в беседке, первыми её словами стали: «Видел глицинии?» Она произнесла это столь редким для неё оживлённым тоном, что Такао невольно переспросил: «Глицинии? Где?» Раскрыв зонты, они пошли к пруду. У берега стоял декоративный навес, увитый пышно расцветшими побегами, они остановились прямо под ними, и тут Такао впервые убедился, что он немного выше своей спутницы.

«Ага!» — тихонько подумал он. С цветов глициний одна за другой срывались капли и падали в пруд, разрисовывая его идеальными кругами. Казалось, эта картина изображает, как чувства одного человека передаются другому и наполняют его душу. И тогда у Такао вырвалось: «Я хочу стать башмачником...»

— Я знаю, это непрактично, но мне очень нравится придумывать обувь и создавать её своими руками. — После этих слов он вдруг смутился и добавил: — Пока, конечно, выходит ни к чёрту. Оно и понятно...

Ответа не последовало. Слышалось лишь тихое дыхание Девы Дождя. Встревожившись, он поднял голову и буквально наткнулся на её пристальный взгляд. А затем она, так ничего и не сказав, улыбнулась. Поэтому Такао продолжил:

— Если получится, я бы хотел, чтобы это стало моей профессией.

Он говорил, словно обращаясь к цветам глицинии. Слова, будто бы огласив незнакомые даже ему самому чувства, эхом отозвались в сердце Такао и медленно наполнили его грудь теплом.

«Если бы она тогда сказала: „Ого, здорово!“ или „Желаю удачи!“, я бы, наверное, пришёл в отчаяние», — думал Такао. Возможно, ему бы стало дико стыдно, возможно, он бы сильно обо всём пожалел, даже разозлился бы. Он был безумно рад, что Дева Дождя оказалась не такой. То, что она всего лишь ему улыбнулась, невероятно приободрило Такао. И про себя он решил, что впредь будет звать её не «Дева Дождя», а просто «Она».

Вечер. С некоторых пор, перед тем как заснуть, Такао стал горячо молиться о дожде.

После того как состоялся разговор под глициниями, ему приснилось, что он летает. Такао давно не видел таких снов. В нём он превратился в большеклювую ворону. Грудь и руки от плеч до пальцев покрылись выпуклыми, крепкими, налитыми силой мускулами, каждый взмах крыльев расталкивал воздух, как мощный гребок — воду, он мог свободно и легко лететь куда ему вздумается. В небе выстроились вереницы плотных кучевых облаков, а сквозь просветы между ними к земле тянулись лимонно-жёлтые солнечные лучи. Далеко внизу он мог разглядеть знакомые подробности токийских пейзажей, от крыши собственного дома и горок с качелями на детской площадке до офисных кухонь, выглядывающих в окна. Он миновал Коэндзи, затем Накано, проскользнул между небоскрёбами в Ниси-Синдзюку и наконец увидел знакомый японский сад. В этот момент облака дружно разразились градом капель. Земля быстро намокла, а дома, дороги и деревья засверкали под пробивающимися то тут, то там полосами света. А затем глаза Такао-вороны заметили два раскрытых зонта. Один, прозрачный, двигался по узкой тропке от ворот Синдзюку к беседке, второй, багровый, направлялся туда же от ворот Сэндагая. Два человека хотят переждать дождь. Но куда деваться ему? Он растерялся от неожиданности, а потом решил — вот же, туда! — сделал круг над садом и направился к радиомачте на небоскрёбе в Еёги. И по пути поднимался всё выше и выше. Облака расступились. У него появилось ощущение, что дождь стихает, и вместе с тем — что он вот-вот проснётся.

И как только Такао проснулся, он снова взмолился о дожде.

— Ещё набэ^[37], Такао-кун?

— Возьми побольше водяного шпината, Такао. Ты молодой, тебе полезно. Не стесняйся.

Голоса Ёко и Сяофэна звучали с двух сторон, как из стереодинамиков, оба настойчиво подсовывали ему добавку.

«Почему считается, что раз ты молодой, то сможешь съесть сколько угодно?» — с трудом отправляя в почти доверху набитый желудок кусочек краба, думал Такао. И мысленно сообщил горке обломков крабовых панцирей, громоздящейся на столе: «Какие-то слишком пресные для Сяофэна слова».