Читать книгу - "Ящик Пандоры. Книги 1 - 2 - Элизабет Гейдж"

Но к тому времени, как Роб назначил Лауре третье, а потом и четвертое свидание, звоня Бонни лишь для того, чтобы отказаться от его обычных с ней встреч, вся школа уже знала, что грядет что-то потрясающее.

Бонни удавалось сохранять свое достоинство и ничего самой не говорить Робу. Но она плакалась своим близким друзьям. Между тем, ее родители, обеспокоенные этим разрывом, решили поговорить с Эммериками.

Вскоре друзья по команде стали читать Робу лекции о его глупом поведении. Потом последовал серьезный разговор с отцом, в котором обсуждался вопрос о будущем и о социальной важности брака с Бонни Коркоран и бесполезной трате времени на кого-то с непроизносимой фамилией, и к тому же, сироту.

Это все ни к чему не привело. Роб опять позвонил Лауре, ждал ее после школы и назначал одну встречу за другой. Перед свиданиями он нервно изучал себя в зеркале, переодевался снова и снова, проклиная свои взлохмаченные волосы, которые когда-то считал одним из своих достоинств. Он не осмеливался поцеловать ее на прощанье, но довольствовался тем, что держал ее руку в своей в кино, и, когда чувствовал, что больше не может вынести ее таинственную привлекательность, обнимал ее за плечи во время прогулок.

Однажды вечером он провожал ее домой. Они остановились в темноте недалеко от ее подъезда. Он смотрел на очертания ее лица в лунном свете поздней осени. Он не видел ее глаз, но от ее тела исходило сияние, такое нежное, что он обнял ее. Он никогда не ощущал ничего более волшебного, чем это маленькое хрупкое создание в его объятиях.

– Лаура, – начал он, не осознавая, что он хочет сказать ей. Но слова приходили сами собой. – Ты принцесса.

Она засмеялась над этим прозвищем и попыталась вернуть его к действительности. Но он не мог стряхнуть с себя это странное чувство возбуждения и неуверенности, ликования и собственного несовершенства, которые она внушала ему. Что-то в Лауре заставляло его задумываться о других и о том, что он всю жизнь принимал как должное. Обо всем, исключая ее. Ему казалось, что все девушки, с которыми он встречался раньше, были лишь скромной прелюдией к этому странному опыту, первой настоящей романтической истории в его жизни. Но было ли это романтикой?

На это он не мог ответить. Он не мог ни оторваться от Лауры, ни собраться с мужеством и сказать ей, что он испытывал по отношению к ней. Они везде бывали вместе – в кино, на баскетболе, в кафе, в парке – и с каждой неделей Роб все больше попадал под влияние Лауры.

Лаура прогуливалась с ним по школьным коридорам и помогала ему писать заявление в колледж. Он вместе с ней ждал ответа при решении вопроса о стипендии для нее в Художественном колледже, и молчаливо боялся расставания, которое неизбежно должно было последовать за их поступлением в колледжи.

На Рождество он подарил ей серебряный браслет, на котором не осмелился выгравировать свое имя, рядом с ее. Она подарила ему свитер, который сама для него связала. Когда он надел его, то почувствовал легкий трепет, как будто это ее маленькие ручки через шерсть касались его кожи.

Когда пришла весна, Роб был сам не свой. Он похудел, так как его аппетит зависел теперь только от Лауры. Он меньше спал и ходил как во сне. Он принял подтверждение о том, что его приняли в Бруклинский колледж, и положительный ответ насчет стипендии для Лауры как смертный приговор. Он знал, что это позволит ей покинуть приемную семью и переехать в Манхэттен, и мысль о расставании с ней разрывала его сердце. Друзья вновь твердили ему о бедной Бонни – момент их официальной помолвки проходил. Он устало слушал. Он мог думать только о Лауре, которая, казалось, с каждым днем все больше завоевывала его сердце, даже если и избегала его объятий и мучила его своей таинственностью.

Итак, последние дни все больше подводили его к краю обрыва и увеличивали его нерешительность.

Что-то должно было произойти.

* * *

– Следующая остановка Кони-Айленд. Кони-Айленд следующая.

Наконец, они были на месте. Везде витал запах океана и приближающегося лета. Смена времен года в ночном воздухе была какой-то электризующей.

Роб повернулся к Лауре, она смотрела на него с любопытством.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

– Становится теплее, – он кивнул за окно на деревья с молодыми листьями, которые становились все темнее и толще, – я думал об этом лете. Я совсем не жду его с нетерпением.

– Почему нет? – спросила она. – Может, оно будет замечательным?

– Попробуй укладывать крыши в жаркий августовский день, – ответил он, имея в виду работу, которую его отец приготовил для него в своей компании. – Этот деготь становится таким горячим, что в нем можно свариться.

Лаура ничего не сказала. Если она и знала настоящую причину его грусти, то не показала этого. Один на один с собой он был согласен укладывать под палящим солнцем эти крыши всю свою оставшуюся жизнь, если бы только знал, что дома его ждет Лаура.

– Скажи, что ты будешь делать после того, как получишь диплом? В жизни, я имею в виду, – спросил он.

– Может быть, я буду учительницей. Или профессором в колледже, если смогу, – Лаура задумчиво прикусила губу. – Или я, может быть, найду работу в музее. Может, я смогу помогать реставрировать картины или оформлять выставки. Я бы хотела делать это. Я всегда любила музеи.

Он почувствовал боль, так как в этом будущем его не было. Он знал, как серьезно она относится к искусству. Он ходил с ней в музей Метрополитен, когда она готовилась к сочинению для получения стипендии. Одна из картин Ван-Гога в музее, на которой были изображены стога сена и коровник, внушила ей благоговейный трепет. Когда он спросил ее, почему картина произвела на нее такое впечатление, она не смогла объяснить.

– Цвет… солнце… – тихо ответила она.

Но глубина ее любви к искусству не ускользнула от него, так как он никогда не видел такого выражения в ее глазах, когда она смотрела на него.

– И что, если ты не станешь этим заниматься? Она озадаченно посмотрела на него.

– Я имею в виду, что, если всего этого в конце концов не произойдет? Ты будешь разочарована?

Лаура улыбнулась:

– Никто не может знать, что будет в будущем, – ответила она.

Он отвернулся, в его глазах была тревога.

– В этом проблема, – сказал он. Потом его лицо вдруг просветлело.

– Эй, – сказал он, беря ее за руку, – а может однажды, ты станешь главным куратором Метрополитен-музея. И тебе потребуется кто-то, кто будет конструировать все твои большие выставки. Ты, конечно, позовешь меня. И я приведу своих людей, и свалю старые стены, и построю новые и повешу для тебя картины. Конечно, я немного неуклюж и могу отбить пару рук или ног у твоих скульптур. Но кому какое до этого дело? У самых хороших скульптур нет носов, как бы там ни было. Он продолжал фантазировать, все еще держа ее руку.