Читать книгу - "Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец"

– Это тоже непонятно, как использовать, – сказал Игорь. – Тут отопление есть… Но окна огромные, старые, через них сифонит. Батарей мало. Зимой холод собачий… А так бы на это помещение желающие обязательно нашлись.

– Утеплим, – сказал я себе под нос, – опыт есть.

– Ух ты, – усмехнулся директор Студклуба политеха Игорь Дедюля, – я погляжу, ты уж всё решил… Решительный ты, я посмотрю, человек… Но об утеплении окон мы ещё успеем подумать. Давай пока займёмся вашим барахлишком. Предлагаю снести его сюда.

Мне ещё не было понятно, как можно разместить театр в совершенно ни на что не похожем помещении, до потолка которого могли бы добраться только скалолазы при помощи специального оборудования. Но я был уверен, что другого пространства для театра мне не нужно.

В тот момент, когда я зашёл в бывший варочный цех бывшей студенческой столовой, в которой когда-то, будучи студентами, обедали мои родители, я сразу почувствовал, что эти стены, этот пол и потолок, эта колонна и даже долго не знавший человеческого дыхания воздух того никому не нужного пространства ждали именно меня, и никого другого. Архитекторы и строители, которые когда-то строили здание, полагая, что строят столовую, не знали, что на самом деле они строили театр для меня.

Мы перенесли свои вещи из Дома художников в бывшую столовую политеха в течение двух дней. Носили, как муравьи, пешком. Мои ужас и обида по поводу изгнания моментально прошли. После того, как я увидел новое пространство, мне о выставочном зале в Доме художников было тесно даже думать. Я почти радовался произошедшему.

Анатолий сдержал слово. Он всё время нашего переезда был на месте и не позволил никому никаких выпадов или унизительных выходок в наш адрес. Он и сам укладывал вещи. Покидал кабинет председателя.

– Ну вот… Попредседательствовал меньше двух лет, – сказал он, – потешил самолюбие, и хватит… Достаточно! Честно говоря, я очень хотел на эту должность. Хотел горы свернуть. Планов было громадьё. Ничего не получилось… Кроме театра. Они бы меня так и так сняли… Не сейчас, так осенью. Так что ты не думай. Это не из-за тебя… И я не жалею! Совсем! Хороший получился театр. Хороший!.. Да и с председательством пора было уже закругляться. Целый год к холсту не подходил… Истосковался по краске…

Мы очень тепло простились. Впоследствии несколько раз виделись. Я заглядывал к нему в мастерскую, которая оказалась совсем рядом с университетом и прямо напротив общежития, в котором жили филологи. Оказывается, я часто смотрел на широкие мансардные окна его мастерской, думая о том, зачем на крыше стандартной пятиэтажки такие большие окна…

Когда я побывал у Анатолия в мастерской в первый раз, он писал большую картину. На ней, как мне запомнилось, было много пурпурного и скакал на коне рыцарь, закованный в тускло блестящие доспехи.

Картина та мне показалась странной. Но Анатолий… Художник Казанцев запомнился мне благородным и печальным человеком, который хотел и умел радоваться, но не имел поводов для веселья. Он остался в моей памяти человеком, который сел на соседнее со мной кресло в самолёте и сломал все мои житейские и жизнеутверждающие планы своим предложением сделать театр в выставочном зале. Из-за Анатолия я забыл о своём намерении выучиться водить машину, да так и не научился её водить до сих пор. И уже не выучусь.

А вот у ребят, когда они увидели огромное и жуткое своим запустением и никому ненужностью пространство бывшего варочного цеха бывшей столовой, оно восторга не вызвало. Они смотрели на него растерянно, как на скалу, на которую совсем не хотелось карабкаться. Изгнание театра, в котором после стольких дневных и ночных трудов был сыгран всего один-единственный полноценный спектакль, сильно подорвало их энтузиазм и веру в свои и мои силы. У них у всех накопились долги и хвосты по учёбе в университете и Институте культуры. Судя по всему, и родители требовали от них чего-то, кроме занятий таким гиблым делом, каким они считали театр. Наступил май. Впереди маячила сессия…

А я ничего не мог сказать своим соратникам определённого, кроме того, что надо снова засучить рукава и снова взяться за работу по созданию театра на новом месте. Работы же было очевидно многократно больше, чем раньше, а гарантий, что нам разрешат на новом месте остаться и не выгонят в любой момент, не было никаких.

Мне всё это было понятно. Но ещё понятнее было то, что я всё равно буду делать театр там, куда нас пустили просто временно похранить вещи. Я буду его делать, даже оставшись один, даже ни черта не умея делать руками и не имея никаких гарантий на долгое пребывание в этом помещении.

После переноса вещей у нас состоялся первый за всё время серьёзный разговор. Ребята не роптали, они просто устали и засомневались. Они вспомнили, что у них есть разные дела, обязанности и интересы. Я их выслушал, ни в чём не стал убеждать и спокойно предложил разойтись до осени. Расстались мы после того разговора, не уверенные в том, что встретимся снова для совместной работы. Ребята ушли все вместе, а я остался в огромном колодце помещения, предназначенного мне для театра.

Вечером того дня я сообщил отцу, что имею твёрдое намерение перевестись с очного обучения на заочное, поскольку не могу оторваться от срочных дел в театре. Я вкратце рассказал ему о том, что стряслось и что я намерен делать театр на новом месте.

То, что мне тогда пришлось выслушать, я вспоминать не люблю. Всё, что сказал папа, было справедливо и правильно, но только моё намерение было твёрдым. Я помнил своё торжественно данное ему обещание непременно закончить университет. Но я не мог бросить намеченное дело. Никакие отцовские аргументы по поводу моего бесславного и нищенского будущего не возымели никакого действия. Отец строго-настрого запретил мне переводиться на заочное отделение. Он потребовал от меня своевременной и успешной сдачи ближайшей сессии. На это я ничего не ответил, дав понять, что не смогу отцовское требование выполнить.

Вскоре папа, как доцент нашего университета и человек, имевший влияние, помог мне осуществить перевод на заочное обучение.

Весь май я приезжал в политех, брал у Игоря Дедюли ключи, приходил в бывшую столовую и что-то там один делал. Этого можно было не делать, но я не знал, куда себя деть. Мне необходимо было там находиться.

Я не спеша, методично собирал и выносил из помещения мусор, стёр и смыл пыль со всех поверхностей, до которых мог достать. Я часами сидел и думал, как можно устроить театр в квадратном помещении с колонной посередине. Я промерил все расстояния с точностью до миллиметра и понял, что помещение можно разделить строго пополам и получилось бы почти то же самое, что у нас было в Доме художников. Только необходимо было построить над сценой балкон, чтобы к нему крепить кулисы, фонари и декорации. Я всё продумал, рассчитал и разработал. Дальше нужно было приступать к строительным работам. Но я не умел класть кирпичи и производить электросварку.

Думал я и о том, как и где мне искать новых людей, чтобы заманить их в театр. Размышлял и на тему нового спектакля. Сызнова делать милый и наивный «Мы плывём» мне было неинтересно.