Читать книгу - "Золотая тетрадь - Дорис Лессинг"

— А я произвожу на тебя именно такое странное впечатление?

— Ну да.

— Спасибо. Полагаю, он прав, тревожиться не стоит.

Сегодня Савл сказал мне:

— Зачем мне тратиться на психиатра, когда я получаю лечение от тебя, причем бесплатно?

Он произнес эти слова зло, жестоко, торжествуя. Я сказала ему, что использовать меня в такой роли нечестно. Он заметил, все с той же торжествующей ненавистью в голосе:

— Типичная англичанка! Честно — нечестно! Все как-нибудь используют друг друга. Ты меня используешь, чтобы сотворить голливудскую грезу о счастье, а я, в свою очередь, собираюсь использовать твой опыт общения с целителями и знахарками.

Через минуту мы уже занимались любовью. Когда мы ругаемся, мы друг друга ненавидим, и тогда секс происходит от ненависти. Это тяжелый жестокий секс, не похожий ни на что мне ранее известное, он не имеет никакого отношения (*16) к тому моему существу, к влюбленной женщине. Она его безоговорочно отрицает.

Сегодня Савл в постели отпустил критическое замечание по поводу одного моего движения, и я поняла, что он меня с кем-то сравнивает. Я заметила, что существуют разные школы того, как следует заниматься любовью, и мы с ним — представители двух разных школ. В этот момент мы ненавидели друг друга, но делали это вполне добродушно. Поэтому он внимательно отнесся к моим словам, обдумал их, а потом взревел от смеха.

— Любовь, — сказал он, сентиментально, как мальчишка школьного возраста, — интернациональна.

— Секс, — парировала я, — это вопрос национального стиля. Ни один англичанин не станет заниматься любовью так, как это делаешь ты. Я, разумеется, говорю о тех из них, кто вообще этим занимается.

Савл начал сочинять шлягер — «Я полюблю твой национальный стиль, если ты полюбишь мой».

Стены этой квартиры смыкаются вокруг нас, замыкают нас в себе. День за днем мы здесь одни. Я отдаю себе отчет в том, что мы оба сумасшедшие. Он говорит, крича от смеха:

— Ну да, я ненормальный, вся моя недолгая жизнь ушла на то, чтобы это понять, и что теперь? Положим, я предпочитаю быть ненормальным, и что тогда?

Между тем мое состояние тревоги не отпускает меня ни на минуту, я забыла, что это такое — нормально проснуться; и все же я продолжаю спокойно наблюдать за этим состоянием и даже думаю: «Что же, я никогда не буду мучиться от собственного состояния тревоги, поэтому я могу прекрасно вместо этого прожить чужое, узнать, что это такое, раз уж мне выпал такой шанс».

Иногда я пытаюсь «играть в игру». Иногда я пишу в этой тетради и в желтой. Или наблюдаю, как меняются блики света на полу, так что крошечный комочек пыли или сучок на половице растут в размерах и символизируют самих себя. Наверху Савл ходит взад и вперед, взад и вперед, или там надолго наступает тишина. И тишина, и звук шагов одинаково гулко отдаются в моих нервах. Когда он покидает квартиру, чтобы «немного прогуляться», мне кажется, что мои нервы растягиваются, следуют везде за ним, словно они к нему привязаны.

Сегодня, когда Савл вернулся, я тут же инстинктивно поняла, что он с кем-то переспал. Я бросила ему вызов, задав прямой вопрос, но не потому, что мне было обидно, а потому, что мы — антагонисты, мы два противника, а он ответил:

— Нет, что заставляет тебя так думать?

Потом его лицо стало коварным, жадным, вороватым, и он сказал:

— Если ты хочешь, я предоставлю тебе алиби.

Я засмеялась, хотя и очень злилась, и смех восстановил меня. Я безумна, я одержима холодной ревностью неведомой мне раньше силы, я — женщина, которая читает чужие дневники и письма; однако, когда я смеюсь, я исцеляюсь. Ему не понравился мой смех, судя по тому, что он заметил:

— Заключенные привыкают говорить на определенном языке.

А я сказала:

— Никогда раньше я не была тюремщиком, и если я теперь им стала, то, может, потому что тебе тюремщик нужен.

Его лицо прояснилось, он присел на край моей кровати и пояснил с той простотой, на которую может вдруг переключиться в одно мгновение:

— Проблема в том, что, когда мы сошлись, ты для себя решила, что это подразумевает верность, а я так не считаю. Я никогда никому не хранил верность. Такого просто не бывало.

— Лжец, — сказала я. — На самом деле, как только женщина к тебе привязывалась или тебя разоблачала, ты просто переходил к другой.

Он рассмеялся искренне и молодо, а не враждебно-молодо, как часто это делал, и он сказал:

— Да, может, и в этом тоже что-то есть.

Я чуть было не сказала: «Тогда переходи к другой, иди отсюда». Я недоумевала, почему я этого ему не говорю, какой такой личной логике я следую, под его влиянием. В ту долю секунды, когда я почти сказала: «Тогда иди отсюда», он бросил на меня быстрый испуганный взгляд и добавил:

— Ты должна была мне сказать, что это имеет для тебя значение.

Я сказала:

— Тогда я говорю тебе сейчас, что это имеет для меня значение.

— О'кей, — ответил он осторожно, после паузы. Лицо его стало хитрым и вороватым. Я прекрасно понимала, что он при этом думает.

Сегодня Савл вышел на пару часиков, после телефонного звонка, и я сразу прошла наверх, чтобы прочесть свежие записи в его дневнике. «Ревность Анны сводит меня с ума. Виделся с Маргаритой. Был у нее дома. Прелестное дитя». «Маргарита холодна со мной. У нее дома познакомился с Дороти. Мне удастся выскользнуть, когда Анна на следующей неделе поедет навещать Дженет. Кот из дома!..»

Прочитала это с чувством холодного торжества.

И все же, несмотря на это, случаются часы, когда мы нежно и любовно дружим, пока мы говорим и говорим. И мы занимаемся любовью. Мы спим вместе каждую ночь, и это — восхитительный глубокий сон. Потом дружелюбие, буквально на полуслове, оборачивается ненавистью. Иногда эта квартира — оазис любви и близости, потом она внезапно превращается в поле боя, даже стены вибрируют от ненависти, мы кружим друг вокруг друга как дикие звери, то, что мы говорим друг другу, настолько ужасно, что, вспоминая об этом позже, я испытываю шок. И все же мы вполне способны все это выговорить, прислушаться к тому, что мы сказали, а потом вдруг неистово расхохотаться, и мы смеемся, хохочем до упаду.

Я поехала проведать Дженет. Всю дорогу я чувствовала себя несчастной, потому что я знала, что Савл занимается любовью с Дороти, кем бы она ни была. Я не могла стряхнуть с себя все это, даже когда я общалась с Дженет. Похоже, она вполне счастлива — отдалившаяся от меня, школьница, маленькая девочка, поглощенная общением с подругами. На обратном пути, в поезде, я опять подумала, как это странно — ведь целых двенадцать лет каждая минута каждого моего дня выстраивалась вокруг Дженет, мой распорядок дня был перечнем ее нужд. И вот она уезжает в школу, и все, я мгновенно возвращаюсь в свое прежнее состояние, я становлюсь Анной, которая никогда не рожала Дженет. Я помню, как Молли говорила то же самое: Томми уехал с друзьями на каникулы, когда ему было шестнадцать, и она целыми днями бродила по дому, изумляясь самой себе. «Я чувствую себя так, как будто у меня никогда и не было никакого ребенка», — повторяла она.