Читать книгу - "Кукушонок - Ингрид Нолль"

Спустя два дня Мануэль сообщил мне, что его отец возвращается.

— Он навещал в Мюнхене друзей и был на собеседовании: хотел устроиться там на работу, — сказал он. — Надеюсь, его не взяли.

— Что так?

— Не хочу переезжать в Мюнхен! Друзья у меня здесь, и мне пришлось бы менять школу и учить баварский диалект…

Это мне очень понятно. В определенном возрасте друзья — самая важная вещь на свете. И сама я тоже считаю, что лучше всего пусть бы все оставалось как есть.

— Многие люди с высшим образованием годами мотаются по собеседованиям, особенно если они не только что с университетской скамьи. А сколько лет твоему отцу? — спросила я.

— Мне кажется, ему будет уже пятьдесят два, — сказал Мануэль и с ухмылкой добавил: — Но он в этом не виноват!

— Когда отец Гете достиг этого возраста, сын стал величать его почтенным старцем, — сказала я ему в утешение. — Но в наши дни, к счастью, другие мерки.

— Или Гете был слегка не в своем уме, — сказал Мануэль, — или мне, может, впредь тоже не следует называть Патрика так запанибратски? — Он поклонился зеркалу в передней и прошелестел: — Почтенный старец, благополучно ли вы добрались из дальнего странствия? Подумали ли вы о том, чтобы привезти вашему беспутному сыну дюжину белых баварских колбасок?

Сама я встретилась с Патриком Бернатом лишь в конце недели, садясь в свою новую машину.

— Прелестный попрыгунчик, — похвалил он мой автомобиль. — Хорошее приобретение!

— Мануэль выступил для меня профессиональным консультантом, — сказала я. — Если бы не он, я бы еще долго колесила на своем велосипеде и в дождь, и в ветер.

— Как знать, может, советы Мануэля были не совсем бескорыстны. Но вы, вообще-то, могли бы брать и мою машину, когда надо, — добавил он. — Мне она нужна не так часто.

По дороге в Дюркхайм я все время думала над словами Берната. Вообще-то, вы могли бы поесть с нами блинов с грудинкой, вообще-то, вы могли бы брать мою машину… Но что мне пользы от его предложений, если он делает их, когда уже поздно. Или это замаскированный намек, что я могла бы почаще спускаться на первый этаж по каким-нибудь мелким поводам? Мы оба, обжегшись на молоке, дуем на воду и, может быть, не смеем открыто выказывать взаимную симпатию. Тем более что Патрик Бернат как-никак отец моего ученика и мой квартирный хозяин. И тут действуют более строгие правила.

Мама тоже оказалась довольна моей машиной, зато не одобрила мой внешний вид. Мол, я слишком бледная, слишком худенькая, опять вся серенькая и неприметная, а на мою прическу без слез и взглянуть-то нельзя.

— Очень надеюсь, что выбирать машину тебе помогал компетентный человек, — сказала она и испытующе посмотрела на меня.

— В этом ты можешь не сомневаться, — успокоила ее я. — Это был мой любимый ученик.

— Ну вот… — протянула мама разочарованно. — Но коли уж мы заговорили про покупки, есть вещи куда важнее машины! Мы должны непременно купить тебе что-то роскошное на холодное время года. Не делай сразу такое упрямое лицо! Надо же, чтоб именно у меня была дочь, которую в бутик приходится тащить, как упирающегося осла!

Причиной, по которой Ансельм Шустер поймал меня за рукав в коридоре, был Мануэль.

— Приятного обеда, Аня! — сказал мой коллега. — Я ну прямо дивлюсь твоему Мануэлю, такой рывок сделал. Ты, как классная, гордиться можешь!

— Конечно, я тоже рада, но не надо приписывать его успехи мне. С ним занималась Биргит, результат просто ошеломительный.

— У нее, видать, свой метод, — сказал Шустер, не уставая удивляться. — Мануэль говорит, что кажный вечер перед сном учит по десять слов. А на другое утро обратно повторяет, и вот это, кажися, действует.

— Круто, — вяло отозвалась я.

— Не то чтобы уж это такая новость, — продолжал свою болтовню Шустер. — Ишшо моя бабушка говаривала. А твой Мануэль-то подсчитал, что он эдак-то по полста слов в неделю выучивает, в месяц-то и все двести выходит, а в год, коли не считать каникул, и все две тыщи.

— Ах, Ансельм! «Слова, слова, слова…» Это еще не все, — возразила я. — А как у него с синтаксисом и правописанием?

— Тож все лучшее, — сказал он. — Я тут хотел было подослать нашей уважаемой коллеге Юлиана и ишшо двух девчушек — Клару и Хюлью. Но Биргит че-то отказывается брать дополнительную работу. Нешто и правда, дескать, она малого ждет?

— Мне об этом ничего не известно, — сказала я.

Я не особо высоко ценю Ансельма Шустера, что, судя по всему, не сказывается на взаимности. Он входит в состав фракции «трапезников», как мы называем тех из коллег, которые приветствуют нас — в зависимости от времени дня — то приятным обедом, то приятным завтраком.

Только благодаря язвительным наблюдениям Биргит я обратила внимание на разный подход учителей к завтраку. Фракция «трапезников» приносит с собой в аппетитных пластиковых контейнерах два аккуратно намазанных ломтя зернового хлеба с листьями салата, бумажные салфетки подразумеваются само собой. Отделение «зеленых» грызет какой-нибудь кроличий корм, а «хаотисты» в последнюю минуту забегают в булочную и возвращаются с вредоносными для здоровья пудинговыми пастилками или шоколадными колечками. Сама Биргит намазывает на булочки толстый слой рюген-вальдского колбасного фарша. А остальные — и я принадлежу к ним — постятся или пробавляются тем, что перепадет от других.

Я выдвинула встречную идею подразделять наших коллег-мужчин на фракции «галстучных» и «пуловерных». Ясно, что Ансельм Шустер — однозначно «галстучный трапезник». Из остальных «галстучников» интересен только учитель биологии, который делает особый упор на свои шейные аксессуары. Он то и дело поражает нас флорой и фауной, которая собирается у него на чистом шелке и наверняка отвращает от него учениц. Помимо него, биологию преподает старейшая из наших коллег, которую мы называем Мать Природа и которая являет собой полную противоположность Биогалстуку. Она даже зимой не носит чулок и дружит с Юлиановой «бабушкой-набекрень». Если ученик вызывает у нее недовольство, она ругается: «Да черт бы тебя побрал!»