Читать книгу - "Большой Гапаль - Поль Констан"

— Узнаю, потому что уже видела во время церемонии.

— А теперь сосредоточьтесь, Эмили-Габриель, вы можете отличить одного от другого?

— Боюсь, что нет, они все так похожи.

— Допустим, Дочь моя, а что вы скажете про господина де Танкреда, к которому вы были так привязаны с тех пор, как он отдал вам свое перо?

— Но я его здесь не вижу. Из-за того, что все они так похожи, создается впечатление, будто один скрывает другого. Первый слева, конечно, отличается от последнего справа, но когда глаза переходят от одного к другому, кажется, между ними не больше отличий, чем между двумя, стоящими рядом.

— Вы весьма умны, Дочь моя, — произнесла Аббатиса, — я просто очарована. Вы только что высказали нечто такое, о чем большинство женщин и не подозревает, а именно: интерес к мужчине испытываешь лишь в том случае, если он единственный в своем роде и стоит особняком, когда же их много, он стирается, становится незаметным; так женщина, познавшая лишь одного возлюбленного, любит его без памяти, а та, у кого их было много, привязана к ним не больше, чем к отражению, многократно повторенному в анфиладе зеркал.

— Очевидно, можно сказать и наоборот?

— Разумеется, Дочь моя. В любви существует единственное правило: обладать множеством возлюбленных, для каждого из которых вы — единственная. Но представьте себе, сколько неудобств… Посмотрите-ка еще: что вы скажете об их настроении?

— Им холодно и печально, Тетя, можно подумать, они присутствуют не на празднике, куда вы их пригласили, а на погребальном обряде.

— Это потому что они нас видят, Дочь моя, как мы видим их, мы выставляем себя напоказ, и одновременно они выставляют себя.

— Но Тетя! — воскликнула Эмили-Габриель, подаваясь назад. — Выходит, нас одевали прямо при них. Ведь нам же еще не приладили рукава!

— Запомните, Племянница, именно так женщина и должна показывать себя, надевая все больше одежды, а не наоборот, как делают некоторые, снимая с себя один за другим предметы туалета. Мы вовсе не хотим возбудить их чувства, но просто желаем показать, что именно они постепенно теряют. Взгляните: какая серьезность, какая грусть, какой траур. Это наша красота взмывает в небеса. Пойдемте, дочь моя, занавес опущен, спектакль окончен, настало время срывать их аплодисменты, если только они не пожелают вознаградить нас несколькими слезинками.

И они прошли по ту сторону зеркала.

— Месье, — сказала Аббатиса, обращаясь к господину де Танкреду, — у вас презабавный вид, как будто недавно вы лицезрели призрак, ваши глаза так прикованы к тому, что вы только что видели, вы даже не заметили нашего появления. Что там такое?

— Ничего, Мадам, — смутившись, ответил молодой человек.

— Господин де Танкред, вы желаете убедить нас, будто ваши глаза — всего лишь некие предметы, которые могут бросать взгляды, кокетничать и исторгать слезы при звуках полкового барабана. Вы закрываете их, вы перескакиваете ими с предмета на предмет, и вы не умеете ими пользоваться? Отвечайте же, что вы видели.

— Ничего, Мадам, только большое зеркало в богатой раме, правая часть которого слегка закрыта красным занавесом.

— А что в зеркале?

— Ничего, взгляните сами, Мадам, зеркало очень темное, там только мое отражение…

— А кроме вас, что вы там прячете за собственным отражением?

— Мадам, в глубине, возле камина, это, очевидно, служанка, она складывает одежду…

Присутствующие хранили тишину, все глаза были устремлены на господина де Танкреда в ожидании, что он скажет еще.

— …Две женщины, обе такие прекрасные, я даже не знаю, какая из них более красива, они стоят одна подле другой и разглядывают нас, как на спектакле.

— Вы видите их глаза?

— Нет, Мадам, не вижу, ведь они смотрят на меня.

— Эмили-Габриель, — позвала Аббатиса, повернувшись к девочке, — подойдите и встаньте рядом с господином де Танкредом, вам нужно столько сказать друг другу, ведь вы оба можете смотреть из глубины на поверхность, это преимущество юности.

И она подала руку некоему старому воздыхателю, который, подобно ей, умел смотреть только вперед.