Читать книгу - "Рисовать Бога - Наталия Соколовская"

Когда мы легли, Рита сказала: «Сегодня они требовали, чтобы я вызвала сюда родителей. Но я не стану им писать». «Они напечатают письмо на машинке и подделают твою подпись». «И пусть. В письме не будет кодовых слов, о которых мы договорились». «Значит, ты предвидела все это?» Рита долго не отвечала, а потом прижалась к моим ступням своими. «Давай убежим». «Ты же знаешь, что это невозможно». «Мы сделаем невозможное. Я ведь хорошо вожу. Пойду в библиотеку, возьму какое-нибудь пособие по пилотированию. Вдруг получится угнать самолет. Аэродром рядом. До финской границы рукой подать». «Нас собьют, как только мы поднимемся в воздух».

За приотворенным окном начали выводить свои рулады соловьи. Комната наполнялась запахом цветущих лип, таким сладким, таким утешительным… Рита молчала, ее дыхание было спокойным. Я решил, что она спит, как вдруг она сказала: «На прошлой неделе я была у врача. Я беременна».>

<…Белые ночи закончились, но дни все еще очень длинные, и соседский мальчик много времени проводит на кухне, слушая радиотрансляцию и наблюдая за рыбками в своем аквариуме. Он редко играет с ровесниками. Может быть, после одного случая, который чуть не стоил ему жизни.

Все случилось во время школьной военизированной игры. Его мать показала нам фотографию отряда на построении. Два ряда мальчишек девяти-одиннадцати лет: короткие штаны, лямки крест-накрест поверх белых рубашечек, остро торчащие коленки, на головах каски с приклеенными звездами, в правой руке деревянная винтовка, на левом боку противогазная сумка, из которой гармошка шланга тянется к уже надетым противогазам. Женщина не смогла опознать на фотографии среди других детей своего сына.

Когда прозвучал сигнал «В атаку!» и все побежали, воздух в противогазе мальчика мгновенно кончился. Но он продолжал бежать, потому что не хотел подводить отряд, а остановиться можно было только по команде. В глазах у него потемнело, и он упал, захлебываясь собственной рвотой.

Военрук стал проверять его противогаз, и выяснилось, что кто-то, шутки ради, слегка перетянул шланг старым шнурком от ботинка. Я представил себе немолодого бодрого отставника, и то, как он брезгливо вытирает о траву пальцы.

Раз или два в неделю, по вечерам, к нам стучит сосед-механик. Он почтительно кланяется из дверей Рите, а мне говорит: «Выходи, Федор», так он переиначил мое имя, и мы идем на кухню играть в шашки, он обучил меня этой игре и теперь страшно сердится, когда я выигрываю.

Он хороший человек, с гордостью рассказывает о том, как его «ценят на работе». И даже если ему приходится писать о нас с Ритой отчеты в органы, это ничего не изменит в моем отношении к нему. Я не позволю себе относиться к нему по-другому.

Иногда мы вспоминаем прошлое. Сам он деревенский, с Новгородчины. Его отец погиб в германскую. Я не понял, о какой войне речь, он пояснил. Так здесь называют Великую войну, на которой пропал мой брат. О своем старшем брате сначала он сказал только, что его, кажется, расстреляли в начале двадцатых. Спустя некоторое время сосед вернулся к этой истории. Правда, в тот день был один из советскихпраздников, и он крепко выпил.

Воспоминания у него смутные, мучительные. «Пошел служить брат после гражданской в чеку. И вот брали они разбойную банду в районном центре, неподалеку от их деревни. А там засада, и кто-то на брата показал, что это он предупредил, потому что в той банде одним из заправил был родственник Лизки Разбеговой, а он с той Лизкой как раз хороводился. Арестовали его, и вот сидит он в чрезвычайке с простреленной ногой, в ту самую ночь ногу ему и прострелили, но и это его не спасло от подозрений. Ну, сообщили нам, что так-то и так. Мать велела мне дома оставаться, а сама запрягла лошадь и в райцентр поехала. Дальше я по рассказу земляка своего знаю. Завели ее в камеру, где брата держали, а тот лежит на полу, на шинельке своей, подняться не может. Обрадовался, когда мать увидел. А она постояла над ним, посмотрела, а потом говорит: „Это тебе за то, что батюшку нашего деревенского помогал вешать“. Повернулась и вышла».

Голос его был лишен всякого выражения, сам он пьяненько покачивался на табуретке. И даже не подозревал, что произносит текст античной трагедии.>

__________

Домой Славик не заглянул, а сразу позвонил соседке. Всю дорогу он сдерживался, а теперь его прорвало. Слезы быстро катились по его щекам, но слова вылетали изо рта еще быстрее:

– Я знал, знал, ничего этого не надо было делать, это все вы виноваты, зачем заставили меня, зачем голову мне морочили? Зачем я пошел, что я вам сделал плохого? Что? Я вас ненавижу с вашими стихами. Вы все сумасшедшие. Этого ничего не было, ничего не было, ничего…

Он задыхался. Эмочка сунула ему в руки стакан с водой, но Славик все расплескал на себя и на пол.

– Разденьтесь, Станислав Казимирович, не стойте в прихожей, миленький, ну, дайте я вам помогу. – Эмочка сняла с него шапку, кашне, начала вынимать из рукавов пальто его трясущиеся руки. – Не надо ботинки снимать, не надо, проходите так, я сейчас.

Она усадила Славика за стол, побежала на кухню и вернулась с разведенными уже «морозовскими» каплями.

– Пейте-пейте, ничего, что горько. Я чай поставила. И пирог есть, Гошка вчера из кулинарии принес. Я ведь, сами знаете, неумёха. Маме не пришлось меня этим премудростям обучать, да и мне потом… Слоеное тесто от дрожжевого до сих пор не отличаю. Смешно, правда? Только вот, Станислав Казимирович… – Она дотронулась до его плеча, потому что Славик, обессиленный истерикой, сидел теперь с каким-то безучастным, потусторонним видом. – Станислав Казимирович, вы меня слышите? Что значит «ничего не было»?

Славик не отвечал. Он сложил руки на столе и опустил на них голову.

Ничего не было. Того дня, когда в кладовке был найден дневник Теодора Поляна, – не было. Самого дневника не было. Книжечки «Прощание с птицей», посвященной Рите, тоже не было. Не было фантома-библиографа и девушки с книгой-прялкой. Не было кабинета в доме на Литейном. Не было листов, которые он там пытался читать и по которым, как с ледяной кручи, все соскальзывал и соскальзывал его взгляд. Ничего не было.

Но самое главное – не было той декабрьской ночи, когда за окном так страшно урчали голуби.

– Простите меня, Эмилия Абрамовна. Простите.

Славик распрямился, вытер салфеткой мокрое лицо.

– Пустое, Станислав Казимирович. Вы у нас герой. Такое выдержали. – Эмочка разлила чай по чашкам, нарезала пирог, достала из буфета початую бутылку коньяку. – Вот, еще с прошлых посиделок.

– Я не герой. И я не выдержал. Если бы вы только знали, какя не выдержал! Ведь если бы не этот дневник… – Славик опять всхлипнул и закрыл лицо руками. – Если бы не дневник, я бы так и умер, и… это ужасно!

– Пейте чай, Станислав Казимирович. После поговорим.

Славик глотнул чаю, обжег рот, закашлялся.

– Нет-нет. Я должен сейчас все рассказать… Видите ли… Декабрьской ночью тридцать девятого года жизнь моя кончилась.