Читать книгу - "Обращение в слух - Антон Понизовский"

— Помнишь немцев, — обратился к жене Дмитрий Всеволодович, — немцев в Тае? Мы с Анной Вадимовной, — пояснил он Лёле и Фёдору, — позапрошлой зимой ездили в Тайланд, на остров Самуй. И соседи у нас были немцы. У них было любимое развлечение. Они садились с утра — все толстые, красные, плюс тридцать два на дворе, — открывали газету, какой-нибудь «цайтунг», всегда на последней странице, и страшно ржали. Мы думали, там анекдоты какие-то, немецкий юмор… Выяснилось, они читали прогноз погоды! «Франкфурт — минус пять!» И все: «Га-га-га!» А кругом пальмы, море, кокосы, плюс тридцать два… «Гамбург — минус одиннадцать»! «Га-га-га!!» И вот каждое утро так развлекались…

— К чему ты вспомнил? — спросила Анна.

— Ну как же: послушаешь этих ваших… свободных нарраторов — и понятно, почему все, начиная с Гоголя, как-то больше в Монтрё тянулись… предаться думам о родине. В Рим, в Женеву… И мы с вами тоже — видите, в Бернерском Юберлянде[17]исследуем тайну русской души. И — правильно, я считаю! Здесь это ещё можно хоть как-нибудь выносить. Дома послушаешь — сразу ложись и помирай. Да и слушать не станешь.

Вот рассказывает человек: двадцать две операции за ночь, «везут и везут»… Что же это такое, товарищи? Это война! Это линия фронта! Насилие — повсеместное, безостановочное — и самое главное, абсолютно привычное! Самое красноречивое — не когда возмущаются (этот врач, он хоть обращает внимание, хоть пытается отрефлексировать). Самое красноречивое — когда насилие просто становится элементом пейзажа, о нём говорят без эмоций, впроброс — как само собой разумеется: и ведь в каждом рассказе! Вы вспомните — Лёля, вспомните! Фёдор, вспомните, буквально в каждом: эта «баба с компотом» идёт — вон у неё соседка сидит, вон другая соседка — муж зарубил топором… Обычное дело: подумаешь, топором. Фигня какая. Бабулька, которая всем понравилась, которая «не судьба»: она говорит, «в деревне коловики»…

— Коломники, — поправил Федя.

— Да, колами дрались. «Это там у нас, нехорошие… ну ничего — не все же такие…» Тоже, видать, «ребятишки зассорились» — и кола-ами!..

— А я вспомнила, — чуть-чуть улыбнулась Анна, — «мужа хотели стрелять на плотине»…

— Вот, точно! Как раз привезли бы: прямо клиента на стол! Зингеровский. Позапрошлого века. «Прекрасно работает»…

Но главное — в чём? Когда этот фон насилия делается постоянным, когда давление постоянное — то абсолютно меняется восприятие…

— Да, меняется! — с убеждением подтвердил Федя. — Но в каком направлении оно меняется? В Европе ты существуешь в иллюзии, что жизнь — вот эта, посюсторонняя земная жизнь совершенно комфортна — и, главное, совершенно достаточна! Поэтому ценности, с которыми ты соотносишься — исключительно здешние, преходящие ценности: твой счёт в банке, страховка, контракт… сплошь иллюзия! Жизнь устроена так, что вся она без остатка уходит на пустоту! В то время как русский человек — не умозрительно, а по опыту, по непосредственным обстоятельствам своей жизни — смотрит не на «сейчас», а на вечное: именно потому, что так близок земной горизонт; потому, что внезапные обстоятельства, даже внезапная смерть, по-церковнославянски — «наглая» смерть…

— «Наглая смерть», прекрасное выражение! — перебил Дмитрий Всеволодович. — «Наглая смерть» — норма жизни! Известна вам, Фёдор, такая фамилия — Эберштадт? Николас Эберштадт?

— Что-то слышал…

— Анне Вадимовне по работе прислали статью. Анна Вадимовна у нас человек государственный… Я-то мелочь, по мелочи помогаю Анне Вадимовне… Вот, вместе читали. Статья называется «Дранкин нейшен», «Спившаяся нация». Ань, вспомнишь? В двух-трёх словах?

— Даже в одном-единственном слове, — спокойно сказала Анна. — Эберстадт — специалист по демографии, профессор Гарварда. Он употребляет термин «сверхсмертность». «Сверхсмертность» бывает во время войн, эпидемий, во время голода. А в России — и Эберстадт говорит, что это нечто невиданное в истории, — «сверхсмертность» растёт последние двадцать лет. Мужская смертность в молодом и в зрелом возрасте в России выше, чем в Эфиопии и в Сомали…

— Где реально воюют! — вставил Белявский.

— Эберстадт говорит, что ни одно научное объяснение не работает… И, что важно, — невероятный разрыв между классами. Образованный класс, люди с высшим образованием — смертность почти такая же, как в Европе. Сравнительно небольшая. Приемлемая. А вот люди без среднего образования — вымирают, как в самой нищей Африке, как в Зимбабве: он пишет, что даже при всех недостатках России — при относительной бедности, при плохой экологии, медицине — такие масштабы смертности необъяснимы…

— Умом Зимбабве не понять! — изрёк Дмитрий Всеволодович. — Ну так вот и вопрос нам, про душу-то: в чём загадка? Почему трактора — кувыркучие? Почему шестьдесят человек — одним шприцем? Почему смертность хуже, чем в Сомали?..