Читать книгу - "Плутоний для Фиделя. Турецкий гром, карибское эхо - Анна Гранатова"

Когда я перечитываю книги о Карибском кризисе, в той части, где рассказывается о работе разведки, мне становится обидно, что везде фигурируют имена разведчиков, которые просто оказались в эпицентре политических страстей и так заполучили громкое имя в вечности. Таков разведчик Александр Феклисов (Фомин), общавшийся с американским журналистом, вхожим к президенту Кеннеди, телевизионщиком Джоном Скали. Таков Александр Алексеев (Шитов), которого незадолго до Карибского кризиса Хрущев назначил советским послом на Кубе и который держал тесный контакт в кризисные дни с Фиделем. А Николай Сергеевич Леонов, в дни Карибского кризиса находившийся в Мексике и потому этот кризис своими руками «не разруливавший», нашим историками обойден стороной, хотя для Кубы он сделал куда как больше многих «звезд» карибского армагеддона! Разве не он стоял у истоков советско-кубинской дружбы? Разве не он всю свою жизнь был верным другом и надежным соратником Кубы? Собственно, именно со случайного знакомства Леонова с Фиделем и Че Геварой еще до Кубинской революции 1959 года и начались главные исторические контакты между Союзом и Кубой. Именно он был «переводчиком» Анастаса Микояна в историческом визите 1960 года, с которого и началось взаимодействие Кубы и Союза.

Попробуем восстановить историческую справедливость.

Из воспоминаний Николая Лонова (см. Н.С. Леонов, «Лихолетье». М., «Алгоритм», 2005, с. 68): «Я стал руководить в разведке кубинским направлением. Передо мною были поставлены две задачи: 1. наладить работу со всей агентурой, имевшейся на Латиноамериканском материке и располагавшей возможностями для сбора информации о подрывных действиях против революционной Кубы; 2. подобрать среди ветеранов и опытных сотрудников госбезопасности группу людей, которые могли бы быть использованы в качестве советников и консультантов по нашим профессиональным вопросам. Я горячо занялся новым делом. В ноябре 1960 года в Москву приехал Че Гевара с группой специалистов с задачей разместить на рынках социалистических стран не менее 2 млн т кубинского сахара.

Мы пригласили Че Гевару на товарищеский ужин в домашней обстановке. Долго выбирали квартиру, потому что все мы жили более чем скромно. Остановились наконец на квартире нашего кадрового агента, Александра Ивановича Алексеева (он прошел путь от корреспондента до посла СССР в Гаване и стал надежным связующим звеном между Кастро и Хрущевым в дни Карибского кризиса). Его семья занимала скромную квартиру в помпезном высотном доме на Котельнической набережной. Хозяйкой вечера была Татьяна Васильевна, жена Алексеева, сколько сил она вложила в сервировку стола — не вообразить! Но каково же было наше отчаяние, когда Че, увидев рыбно-икряное богатство, воскликнул: «Сеньоры, я из-за астмы не ем ни рыбы, ни икры!» Он перевернул тарелку и, увидев на ней фирменный знак известного французского завода, воскликнул: «Я и не знал, что пролетарии едят на севрском фарфоре!» Заметив наше смущение, он продолжил: «Я впервые в русском доме, ваших традиций не знаю, извините». Тяжелые вериги свалились с души, потекла беседа. На наш вопрос, устоит ли Кубинская революция, Че ответил: «Я не знаю, устоит ли она. Слишком велики силы, и движущие ее вперед, и противостоящие ей. Могу только с определенностью сказать, что если она окажется в опасности, то я ее не оставлю, пойду на баррикады и буду драться до конца. А если революция погибнет, то не ищите меня среди людей, спрятавшихся в иностранных посольствах, бегущих на кораблях и самолетах в изгнание. Вы найдете меня среди ее погибших защитников. С меня хватит печального опыта гибели в 1954 году Гватемальской революции. А другой судьбы я не хочу».

Че Гевара в тот вечер обстоятельно изложил свой взгляд на роль политического руководителя. По его мнению, ни один государственный деятель, которому народ доверил судьбу страны в ходе выборов, не имеет ни юридического, ни морального права уходить в отставку по собственной слабости, под давлением обстоятельств. Он обязан драться до конца, если надо — погибнуть. В противном случае он предаст поверивший ему народ».

«Сейчас, глядя на дымящиеся развалины нашей России, — пишет в своих мемуарах Н.С. Леонов, — я часто вспоминаю эти слова Че. Что сказал бы он о нескончаемой череде наших политических пигмеев?

Драматические дни вторжения наемников на Кубу в апреле 1961 года я провел почти безвылазно в кабинете тогдашнего руководителя КГБ, Владимира Семичастного, который поручил мне докладывать каждые два-три часа обстановку со своей оценкой и прогнозами. Я поступил просто, повесил на стене две карты и начал ни них отмечать ход военных действий так, как его подавали разные источники. На одной карте я отмечал ход событий как его подавали американские информационные агентства, а на другой — так, как его видели наши спецпредставители на Кубе. Через несколько часов стало очевидно, что американцы беспардонно врут. Вот тогда-то мне стало ясно, что всякая ложь, а особенно инициированная государством, является свидетельством слабости и аморальности, независимо от того, какое государство через свою прессу и журналистов прибегает ко лжи».

Я приехал в Мексику летом 1961 года, а через год с небольшим разразился зловещий Карибский кризис, поставивший мир на грань ракетно-ядерной войны. В октябрьские дни 1962 года, когда истерия взвинчивала нервы до предела, через северную границу Мексики на юг хлынула волна беженцев. Вереницы машин с прицепными домиками нескончаемо вились по горным дорогам. Люди бежали от, казалось бы, неминуемой ядерной смерти. Создавались трудности с расселением, с продовольствием, медикаментами. Многие из невольных беженцев кляли на чем свет стоит и вероломных русских, и лихих балбесов из Вашингтона, поставивших мир на грань выживания из-за каких-то непонятных споров вокруг Кубы.