Читать книгу - "Линия красоты - Алан Холлингхерст"

Ему захотелось выйти на воздух, однако, спустившись в холл, он увидел, что гости, гулявшие в саду, со смехом и визгом мчатся обратно в дом. С темного ночного неба неслышно падал дождь; капли сверкали и искрились в лучах огромного шарообразного фонаря. На аллее, перед «Даймлером», сидели двое шоферов, болтали и смеялись при свете фар, поджидая хозяев. Рядом стоял «Мерседес» Уани с откидным верхом и загадочным номером «КТО 6».

— Ладно! — крикнул кто-то сзади. — А теперь пошли танцевать!

Нестройный хор голосов ответил на это предложение согласием.

— Ура! Танцы! — совершенно пьяным голосом взвизгнула какая-то девица.

Заметив Ника, она откровенно уставилась на него, мучительно соображая, кто он такой.

Компания ввалилась обратно в столовую, где прислуга быстро и бесшумно собирала со столов посуду.

— Кто знает, где тут у них дискотека? — громогласно поинтересовался тот парень, что первым предложил танцевать.

— В курительной комнате, — громко сообщил Ник, радуясь, что оказался обладателем полезного знания — Мальчик-с-пальчик, знающий дорогу.

Толпа шумно потащилась за ним; пьяная девица хохотала, взвизгивала и восклицала: «В курительной комнате, слыхали? Танцы в курительной комнате!» — словно это было невесть как смешно.

Лондонский приятель Тоби уже наладил светомузыку, и бесчисленные картины со скаковыми лошадьми первого барона Кесслера то освещались лампами разных цветов, то снова погружались во тьму. Большинство гостей начали танцевать сразу, немного скованно, но с твердой решимостью повеселиться. Ник прислонился к стене с таким видом, словно и сам в любой момент готов ринуться в пляс, постоял так немного, повернулся и, покачивая головой в такт музыке, выскользнул из зала. Играли «Every Breath You Take» — хит времен его последнего семестра, и от этого на Ника накатила внезапная грусть.

Он почувствовал себя одиноким, забытым, чужим на этом празднике, который изначально должен был стать и его праздником. В тусклом коридоре одиночество обрушилось на него с такой силой, что на мгновение Ник почти запаниковал, не понимая, куда теперь идти и зачем идти, если он всем и всему в этом доме чужой. Из открытой двери библиотеки лился свет и доносились голоса, и Ник двинулся на свет. Он различал сочный баритон Джеральда (слова сливались в невнятное гудение), взрывы смеха и чей-то возглас: «Ну нет, Маргарет никогда такого не сделает!» Ник остановился на пороге ярко освещенной комнаты; на миг он ощутил себя не захмелевшим студентом, а ребенком, что, не в силах заснуть, бредет к дверям гостиной и любуется украдкой на недоступный ему взрослый мир, мир обнаженных плеч, раскрасневшихся лиц и сигарного дыма. Рэйчел поймала его взгляд, улыбнулась, и Ник вошел. Джеральд — он стоял, расставив ноги, словно греясь, перед пустым камином — помахал ему рукой и воскликнул: «А, Ник!» — но гостей здесь было слишком много, и представления по форме не вышло: все просто обернулись, равнодушно посмотрели на Ника и вернулись к своим разговорам.

Рэйчел сидела в стороне от остальных на кушетке, рядом с морщинистой старухой в черном, на фоне которой сама она казалась совсем юной, полной жизни красавицей.

— Джуди, — сказала она, — вы не знакомы с Ником Гестом, лучшим другом Тоби? Ник, это леди Партридж, мать Джеральда.

— Очень рад с вами познакомиться, — сказал Ник.

— Здравствуйте, — церемонно проговорила пожилая леди.

Лучший друг Тоби!.. Это определение Ник пообещал себе запомнить и проанализировать на досуге, снова и снова наслаждаясь его великодушием и невинной расчетливостью.

Рэйчел слегка подвинулась, словно приглашая его сесть рядом, но места для троих на кушетке не было, и Ник, улыбаясь, встал рядом. В пышном и жестком платье сиреневого шелка, Рэйчел словно сошла с полотна Сарджента восьмидесятилетней давности, времен, когда в этом доме бывал Генри Джеймс.

— Чем это от тебя так вкусно пахнет? — поинтересовалась Рэйчел почти кокетливо, словно мать, желающая похвалить принарядившегося сына.

— Терпеть не могу запаха сигар. А вы? — проговорила леди Партридж.

— И Лайонел его не выносит, — пробормотала Рэйчел.

Ник тоже терпеть не мог сигар: их острая туалетная вонь была для него символом мужской самоуверенности и агрессии, готовности навязывать свои вкусы всем остальным. Однако сигары курил и Джеральд, и потому Ник поморщился, но промолчал.

— Не понимаю, откуда у него эта привычка, — продолжала леди Партридж.

Рэйчел вздохнула и, чуть улыбнувшись, покачала головой, словно говоря: «Ох уж эти мужчины! Нам, женщинам, их не понять».

— А Тобиас и Кэтрин курят?

— Нет, слава богу, никогда даже не пробовали, — ответила Рэйчел.

И снова Ник промолчал. Промолчал, потому что чувствовал себя не участником, а зрителем разворачивающейся перед ним семейной идиллии, или, скорее, читателем романа, полного нестыковок и недомолвок и оттого еще более трогательного. В его семье тоже существовали свои предания и маленькие невинные тайны, но выглядели они не так романтично. Теперь же, в присутствии матери Джеральда, история Федденов обретала прямо-таки небывалую значительность. Леди Партридж, густо напудренная старуха с ярко-алой помадой на губах, смотрела сурово, разговаривала властно, и Нику сразу же захотелось чем-нибудь ей услужить. Она была, пожалуй, намного величественнее Джеральда, так же как Джеральд — намного ярче Тоби.

— Я бы не отказалась от глотка свежего воздуха, — проговорила она, едва взглянув на Ника, а тот уже бросился к окну, потянул за шнур и впустил в библиотеку прохладный и сырой запах сада, орошенного дождем.

— Пожалуйста! — проговорил он, чувствуя, что теперь они стали друзьями.

— Вы здесь ночуете? — поинтересовалась леди Партридж.

— Да, в маленькой спальне на верхнем этаже.

— Не знала, что в Хоксвуде есть маленькие комнаты. Впрочем, на верхнем этаже я, кажется, никогда не бывала.

— Думаю, все зависит от того, какую комнату считать маленькой, — старательно улыбаясь, ответил Ник.

В его хмельную голову ударила паническая мысль: что, если он ведет себя чересчур смело? Что, если вместо светскости проявляет грубость? Что, если говорит не то, что нужно — или не так?

Подошел официант с подносом и предложил ему бренди — очень милый официант, с тихим голосом и бесшумными, скользящими шагами, но не Триштан. Рассеянно следя, как наполняет бокал золотистая струя бренди, Ник размышлял о том, как удалось Триштану оставить зарубку в его сердце, стать предметом почти что настоящей любви. Может быть, попадись ему вместо Триштана этот официант, он влюбился бы и в этого? Для влюбленности ведь совсем немного нужно: пара взглядов, тоска одиночества, полуосознанная решимость — и вот чужой образ уже запечатлелся в твоем сердце, и всякий раз, как видишь его или вспоминаешь о нем, кровь твоя начинает бежать быстрее.

— В Лондоне Ник живет у нас, — сказала Рэйчел. — Вот там комнатка у него действительно крошечная, под самой крышей.