Читать книгу - "Зайка - Мона Авад"

Че ты там пишешь? иногда спрашивали они.

Да, пишу статью про твои трусы, думала я в ответ.

Не обращайте внимания, увещевала их матушка, провожая к креслам или к мойке, куда они усаживались, откидывая головы и закрывая глаза. Я наблюдала за тем, как они сидят во вращающихся креслах, закутанные в пеньюары по самую шею, и смотрят на свое отражение с таким видом, словно впервые видят собственные лица. Они что-то говорили – обращаясь к моей маме или собственным отражениям, – но я никогда не могла понять что. Я видела, как они произносят какие-то слова, но ничего не слышала за гулом фенов и грохотом песен группы Heart из колонок. Хотя и отчаянно пыталась прочитать по губам:

Я – человек-ящерица.

Вечером у меня туса с инопланетянами, поэтому мне нужна во-от такая прическа.

Мой любовник – белочка из нашего парка. Ради него я и хочу покраситься в рыжий.

Сегодня вечером я планирую прыгнуть с водопада головой вперед и хочу, чтобы наращенные волосы красиво развивались за спиной.

Мама обычно кивала или смеялась, брала со столика кисточку, или ножницы, или бритву, или утюжок, и подносила к склоненным набок головам, усыпанным заколками. Заворачивала крашеные пряди в фольгу, а потом отправляла клиенток сидеть под штуками, которые казались мне похожими на печки для запекания мозгов. А те послушно сидели и запекались. Листали журналы.

Иногда, бывало, мама провожала клиентов не к вертящимся креслам, а уводила по коридору в маленькую, тускло освещенную процедурную. Эта запертая дверь и звуки, исходящие из-за нее наружу, породили мои первые рассказы-ужастики. Иногда я слышала лающие крики и ругань. Иногда – нервный смех. Тихие вскрики, больше похожие на вздохи. И другие нечленораздельные звуки, которые я не понимала, но которые пугали и интриговали меня. В детстве я была уверена, что, когда дверь, наконец, откроется, клиент выйдет оттуда с обожженным лицом, врезанными в щеки жабрами и прикрученными к голове рогами. Но они выходили как ни в чем не бывало, и никаких особых перемен в них заметно не было, если не считать легкого румянца.

Загадочная Восковая Комната. Мама никогда не рассказывала, что же там творится на самом деле, а я никогда не спрашивала.

Но все те лихорадочные рассказы, что я писала на диванчике в парикмахерской, были лишь жалкой пародией на триллеры и ужастики в мягкой обложке, которые моя мама жадно поглощала в перерывах между работой и которые я по вечерам потихоньку таскала к себе в комнату. Все мои персонажи были срисованы с ее клиентов, моих одноклассников и учителей, которые меня бесили.

Дай посмотреть, говорила мама, заметив, как я пишу что-то по вечерам.

Я еще не закончила, бессовестно врала я.

Это ваша дочь отправила на конкурс сочинений. Должен признаться, мы очень обеспокоены содержанием, не говоря уже о том, что это и сочинением-то не назовешь, однажды сообщил моей матери один из моих учителей.

Ох, да ради бога, отмахнулась от него мама. Саманта боится собственной тени. У нее просто очень живое воображение. Впрочем, как и у всех детей, разве нет?

Но я все равно видела, что она переживает. Ее беспокоило то, что я смотрю на мир сквозь искаженную призму своей жутковатой фантазии. Что я лгу напропалую в ответ на простые вопросы в духе «Как дела в школе?», вместо того чтобы просто рассказать о том, как безумно скучно прошел мой день. Что я прячусь в свою комнату или забираюсь на дерево, растущее на заднем дворе нашего жилого комплекса, прихватив с собой блокнот.

– Чем ты там занимаешься? – спрашивала мама в щель между дверью и стеной таким тоном, словно я не в одной из комнат сидела, а находилась где-то очень далеко, в другом, недосягаемом мире, куда сбежала из родного дома.

К сожалению, «парикмахерские» рассказы у меня не сохранились. Их все поглотили воды водопада после того, как мамы не стало. Ну или мне просто хочется думать, что это так. Те годы творчества были самыми плодовитыми и продуктивными на моей памяти. Пусть после я всегда что-то писала, но уже не мечтала сбежать в какой-нибудь другой, выдуманный мир, как тогда, когда не представляла себе, как можно жить в реальном мире и не стремиться всей душой в какой-нибудь другой.

Пока не приехала сюда.

– Иногда полезно сделать перерыв, – сказал Лев в прошлом январе, заваривая чай. – Сосредоточиться на чем-то другом. Почитать, навестить чужие выдуманные миры. Возможно, это период окукливания, который нужен, чтобы ты смогла вырасти. Развиться. Просто доверься ему, Саманта. Прояви терпение.

Мы беседовали у него в кабинете – он хотел обсудить, почему я в последнее время ничего не пишу. Тогда от нашей с ним дружбы уже почти ничего не осталось. Иногда мы встречались, но всего раз в две недели или и того реже, и только в его кабинете, в рабочее время, и только с открытой дверью. Я никогда не спрашивала, почему он перестал присылать мне песни посреди ночи и не звал выпить виски в баре посреди дня. А он сам никогда не объяснял.

– Так что в этом нет твоей вины, – сказал он под конец и одарил меня скупой натянутой улыбкой.

– Я не понимаю, что произошло, – проговорила я. Мне было больно на него смотреть, потому что он стоял спиной к окну, залитому солнечным светом. – В смысле, не понимаю, что со мной произошло. Раньше я все время что-то писала. А теперь…

– У творчества тоже есть приливы и отливы, – произнес он и бросил многозначительный взгляд на часы.

И в тот миг я подумала, что сошла с ума. Будто я все выдумала. И не было ничего, ни тепла, ни симпатии.

– Что еще за бред, – скривилась тогда Ава. – Уверена, он держит тебя на расстоянии из-за этих тупых куриц. Они видели, что вы постоянно тусите где-то вдвоем, и им это стало поперек горла. Вот они и начали слухи распускать, а он зассал, как маленькая девочка. Так что никакой он не лев, а так… киска.

Я приказала себе взять себя в руки, сосредоточиться на работе и забыть о нем. Он даже Мастерскую больше не вел и перешел в разряд обычного научного руководителя. Что еще я могу ждать от него, кроме редких обязательных мейлов с вопросами о том, как продвигается работа и нет ли проблем. Формально – ничего.

Ну и хрен с ним. Теперь у тебя есть я.

Я снова проверяю телефон. От Авы – ни слуху ни духу. Снова перевожу взгляд на пустую страницу, но перед глазами у меня лишь лицо Льва во время той встречи у него в кабинете.

– Ты слишком много об этом думаешь, Саманта. Серьезно.

– Может быть. Тогда, может, встретимся на следующей неделе? – спросила его я тогда.

– Давай повременим, – ответил он, и это был не вопрос, а утверждение. – Пришли мне что-нибудь, как будешь готова.

И с тех пор я его больше не видела. Я надеялась, что до летних каникул мы с ним еще пересечемся, но потом случилась та вечеринка. И если до нее наши отношения были просто странно натянутыми, а общение – неловким, то после все окончательно пошло прахом.