Читать книгу - "На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг"

Ребята уже сидели в машине и показывали на часы. «Лева, давай, закругляйся! Ты опаздываешь», – торопили они.

Еще раз я прошелся по своему любимому гнездышку, вышел, взглянул на гору мусорных мешков, попрощался с соседкой-китаянкой, которая почему-то называла меня «синьором», прекрасно зная, что я – «рашен».

В голове была полнейшая пустота, сочетающаяся с сентиментальными порывами и жуткой концентрацией. Было тоскливо и грустно, почему-то вспомнил свой отъезд из России и трехлетнюю тогда дочку Соню. Она стояла во дворе, держалась за руку своей няни, а я уходил в компании друзей и тихо всхлипывал. «Сиреневый туман над нами проплывает»… – мысленно запел я и на этот раз прощальную песенку, залезая в «Тойоту» и садясь за руль.

С Галей мы договорились заранее, что машину напоследок поведу я. Никто и не спорил – на меня натурально смотрели, как на человека, уходящего в тюрьму, и выполняли «последние желания».

На сиденье лежала компьютерная распечатка из Интернета с ярко-желтым жирным червяком: «7311 20-я авеню, Бруклин, Нью-Йорк – Форт-Фикс, Нью-Джерси».

Два дня назад мой добряк-адвокат Дэвид, похожий на Карабаса-Барабаса и Геннадия Хазанова одновременно, посоветовал позвонить в тюрьму «Форт-Фикс» напрямую:

– Лев, ты обязательно должен уточнить, до которого часа они принимают новых заключенных первого июля. Не забудь, что день твоего приезда и добровольной сдачи властям – это пятница перед Днем независимости. Учти, к ним опаздывать нельзя. К тому же я не советую тебе заявляться туда хотя бы немного пьяным или с запахами вчерашнего алкоголя. Ты сразу же пойдешь в штрафной изолятор за нарушение режима.

Пришлось оставить картинную домашнюю заготовку – распитие шампанского перед воротами тюрьмы.

Но полностью послушать своего адвоката на этот раз мне не хотелось. Не в русской традиции – проводы в неизвестность без той самой пресловутой стопки. Особенно в тюрьму, хоть и в Америке.

…Вот уже две недели каждый вечер ко мне приходили не знающие, что сказать, друзья и приятели, и все приносили «выпить и закусить». Отказаться «бухнуть на дорожку» было нельзя, да и неудобно. К тому же, по большому счету я не особенно сопротивлялся и прощался с подобающими случаю чувством, толком и расстановкой.

Вот и вчера, напоследок, приехали самые близкие друзья и папа с моей доченькой. Мы цивильно попивали холодный «Русский стандарт», заедая арбузом и остатками последней закупки из брайтонского магазина «Интернейшнл». Папа делал ревизию шкафов и ругал меня за тысячу мелочей, которые я в них оставил.

Я старался шутить и обещал, что буду держать «хвост пистолетом», хотя мысленно был уже в 150 километрах от Нью-Йорка.

В тот злополучный день дозвониться до «Форта-Фикс» было тяжело. Минут пятнадцать телефон тюремного коммутатора выдавал только длинные гудки. Наконец трубку сняли: «Федеральное исправительное заведение Форт-Фикс. Чем могу помочь?»

Я попросил переключить меня на отдел приема новых заключенных:

– Офицер, я завтра самостоятельно сдаюсь в вашу тюрьму. Номер моего дела 24972-050. Скажите, что можно взять с собой и до которого часа вы принимаете?

– Можете привезти 300 долларов наличными, Библию, обручальное кольцо не дороже 100 долларов, а также религиозную атрибутику: крестик на цепочке, ермолку или куфью. Это все, – отрапортовал незнакомый охранник.

– Вы принимаете до?.. – спросил я, надеясь услышать: до пяти вечера.

– Ровно до часу дня. Вы не должны опаздывать, иначе вас не примут, и вы будете вынуждены вернуться домой. Но это уже нарушение судебного решения, – закончил он и повесил трубку.

Такого боевого развития событий я не хотел абсолютно, поэтому Галя была вызвана на восемь утра. «Перед смертью не надышишься», – повторял я уже несколько дней. Именно так в последнее время я обычно заканчивал свои телефонные разговоры.

На самом деле я понял, что все звонившие мне друзья терялись. В большинстве случаев не могли мне сказать ничего мало-мальски вразумительного – общие, не слишком жизнерадостные слова. Приходилось идти им на помощь.

Сложилось несколько стандартных ответов и бодреньких сентенций, которые я выдавал на полуавтомате. «Минус на минус дает плюс, – обещал я своим друзьям. – Я буду не я, если не переверну даже эту ситуацию в свою пользу. Других вариантов нет: брошу пить, курить, займусь спортом, напишу пару книг, буду пописывать в русские газеты, отшлифую английский, заведу новых друзей и, наконец, полюблю рэп».

Я думал по-американски в русле «позитивного мышления».

На самом деле, морально к тюрьме я уже был готов. Три года назад, сразу же после ареста, во время предварительного расследования моего дела, я провел несколько месяцев в нью-джерсийских следственных изоляторах. Как и во всем мире, американские прокуроры пытались сломить подследственного, поначалу помещая его в самые ужасные условия. Даже при воспоминаниях о двух тюрьмах – Эссаик-Куанти-джейл и Хадзон-Каунти-джейл – у меня пробегал мороз по коже.

После того как мои друзья заложили свои квартиры и дома и собрали полмиллиона долларов требуемого залога, судья перевел меня под домашний арест. На такой вот полусвободе я пробыл еще почти что три года. С тех пор на моей левой лодыжке неудобно висел электронный браслет. Сначала – размером с наручные часы. Каждые 90 минут я подносил телефонную трубку к черному аппаратусу и нажимал на «циферблат». Раздавался электронный треск и сигнал уходил на неизвестный пульт. За последние полтора года коробочка увеличилась и сравнялась с пачкой сигарет, но вставать ночью и отвечать на звонок с охраны больше было не нужно.

Новое устройство работало четко и по-американски. К домашнему телефону была подключена антенна, похожая на метроном. Она посылала сигнал мне на ногу. Уйти от антенны дальше определенного расстояния, отмеренного приходившими ко мне домой полицейскими, было нельзя.

Я мог выйти на улицу только к врачам, адвокату, в церковь-синагогу-мечеть и в редких случаях в магазин за едой или к Соне в школу. Каждый четверг я садился за компьютер и печатал свое расписание на следующую неделю. Электронное письмо уходило в адвокатскую контору.

Секретарши моих последовательно меняющихся семи защитников перепечатывали его на бланке той или иной лоерской^[3] фирмы. За три года сменились адреса и бланки: Нью-Джерси, Лонг-Айленд, Бруклин, Манхэттен. Подписанное адвокатами официальное письмо-запрос факсовалось в Нью-Джерси прокурорше Лесли Кац и в «претрайл» – Нью-Йоркскую Службу досудебного контроля.

Прокурорша, как правило, возражала («почему нужно столько времени проводить у врача») и по-гаденькому пыталась ограничивать меня всеми возможными способами. В «претрайле» я был прикреплен к двум милым дамам-полицейским, которые могли мне позвонить или в любое время заявиться в гости.

Раз в месяц я сам приходил в их контору на пятом этаже здания Окружного федерального суда в даунтауне Бруклина. За три года жирная тетка-секретарша из окошка начала узнавать меня в лицо и протягивала пустую анкету. Потом меня принимала какая-нибудь из двух кураторш и справлялась о новостях жизни под домашним арестом.