Читать книгу - "Болтушка - Моррис Глейцман"

Несколько секунд все глазели на меня, оцепенев от ужаса и разинув рты. Затем рты дружно захлопнулись.

Лава в голове начала остывать. Дэррин Пек давился и булькал, а все остальные молча пятились от меня и вжимались в стенки. И тут до меня наконец дошло.

Что я наделала!

Никогда, никогда не будет у меня здесь ни одного друга.

Я выбежала из класса, пронеслась по коридору мимо перепуганной мисс Даннинг и увидела этот шкаф. Ключ торчал снаружи, я его выдернула, захлопнула за собой дверь и заперлась изнутри.

Ну и воняет же тут!

Вряд ли это бутерброд с сыром, скорее уж дохлая лягушка.

Все равно не открою.

Буду сидеть в темноте и представлять, как будто я снова в старой школе и вокруг все свои.

Только вот учителя в коридоре мешают. Бегают туда-сюда, переговариваются, покрикивают на ребят, чтобы те не выходили из классов.

Мисс Даннинг только что звонила папе, а директор спрашивал учителей, у кого в багажнике есть ломик.

Вроде бы ни у кого. Или они не признаются.

И я их понимаю. Охота была тащиться на стоянку, отпирать машину — ради какой-то дурацкой девчонки, которую уже вся школа ненавидит.

* * *

Папа явился вовремя.

Я уж было совсем отчаялась. Мне было тошно от вони, жалко мисс Даннинг, которая не отлипала от двери и все умоляла меня выйти, и вдобавок страшно, потому что где-то совсем рядом включили электродрель.

Но я не могла заставить себя открыть дверь и очутиться лицом к лицу с толпой перепуганных школьников.

И рассерженных учителей.

И с директором мистером Фаулером, который ободрал себе костяшки пальцев, пытаясь взломать дверь скоросшивателем.

Я же была совсем одна.

И тут во двор въехал грузовик.

Никогда еще я так не радовалась дребезжанию заднего борта. Он у нас дребезжит от вибрации с тех самых пор, как папа заменил старый двигатель на новый, с турбонаддувом и дополнительным выхлопом.

В коридоре опять заговорили, забегали, а потом мисс Даннинг снова меня окликнула:

— Ровена! Твой отец уже здесь. Но если будешь умницей и выйдешь из шкафа, мы не дадим тебя в обиду.

Я усмехнулась в темноте. Не знает она моего папу.

Потом вздохнула поглубже и открыла дверь.

В коридоре было полно народу.

Директор с мрачным видом и забинтованной рукой.

Мисс Даннинг с видом озабоченным.

Другие учителя с раздраженными физиономиями.

Ученики, толпившиеся в дверях классов: у одних в глазах испуг, у других злорадство.

Плюс парочка пожарных в комбинезонах, со здоровенной электродрелью, плюс дядька в рабочем халате с эмблемой на кармашке «Все для дома» (этот притащил большущую связку ключей), плюс пожилая тетенька в желтой непромокаемой куртке с надписью «Служба спасения».

И все они глазели на меня.

И все молчали. Впрочем, я бы все равно никого не услышала, потому что сердце у меня грохотало, как многоковшовый экскаватор.

И тут рывком распахнулась дверь в другом конце коридора, и все головы повернулись в ту сторону.

Это был мой папа.

Он медленно шел по коридору, цепко поглядывая по сторонам, и все таращились на него, совсем позабыв обо мне.

Оно и понятно. На папу везде пялятся, пока не привыкнут. И не потому, что люди такие невоспитанные, просто они никогда не видели, чтобы солидный фермер-садовод разгуливал в ковбойских сапогах из кожи игуаны, в черных джинсах, стянутых широким ремнем с заклепками и блестящей пряжкой в форме коровьего черепа, в черной рубахе с белой бахромой и в черной ковбойской шляпе.

Он подошел и заглянул мне в лицо.

— Ты в порядке, Тонто?

Он меня всегда так называет. Тонто — это, кажется, персонаж из телепередачи, которую папа смотрел еще в детстве. Если б он меня вслух так назвал, мне, конечно, было бы неловко, а руками — ничего, все равно же нас никто не понимает. Папа всегда разговаривает со мной руками. Когда говоришь на одном языке — это совсем другой разговор, так он считает.

— Я в порядке, пап, — ответила я.

Теперь все глазели на наши руки: о чем это мы разговариваем?

— Трудный выдался денек? — спросил папа.

— Да уж, нелегкий, — вздохнула я.

Он улыбнулся мне и кивнул, а потом повернулся к зрителям.

Тут вперед вышел мистер Фаулер, директор школы.

— Мистер Бэтс, — начал он, — мы не можем допустить, чтобы подобные случаи повторялись.

— О, это просто от волнения, первый раз в новый класс, — вмешалась мисс Даннинг. — Больше ничего такого не будет, я уверена.

Папа откашлялся.

В животе у меня похолодело.

Когда мой папа откашливается, это может означать только одно…

Он медленно обвел глазами стоявших полукругом людей — и запел.

Тут все снова поразевали рты.

Мистер Фаулер попятился.

Дядька в халате уронил свои ключи.

Пел папа, как обычно, ковбойскую песню в стиле кантри. У него целая коллекция таких песен на пластинках со странными именами: Слим Дасти, Карла Тэмуорт, — на самых настоящих пластинках, черных, огромных, их еще крутят на проигрывателе с иглой!

В этой песне говорилось про губы «безмолвные, как свинец» и сердце «звонкое, как бубенец». Я знала, что папа поет обо мне.

Одна моя половина гордилась им и была ему благодарна.

Другая половина мечтала снова заползти в шкаф и закрыть за собой дверь.

По лицам некоторых учителей я догадалась, что им тоже хочется в шкаф.

Папа думает, что кантри-вестерн — это лучшая музыка в мире. И он уверен, что весь мир с ним согласен. Но как тут согласишься, если он еще и фальшивит!

Когда песня закончилась и дядька в халате очнулся и поднял свои ключи, папа обнял меня за плечи.

— Леди и джентльмены, — объявил он, — у Ровены Бэтс сегодня выходной. Извините за беспокойство, а если что не так, только свистните, и я мигом завезу вам мешок яблок.

И он повел меня по коридору.

У самой двери я оглянулась. Никто не двинулся с места. Вид у всех был ошарашенный, только мисс Даннинг улыбалась до ушей.

По дороге домой я рассказала папе, что произошло.

Он все время смотрел на мои руки, так что еле успел крутануть руль грузовика, когда мы чуть не врезались в памятник павшим воинам. Когда я дошла до лягушки, засунутой Дэррину в рот, папа так хохотал, что у него с головы свалилась шляпа.