Читать книгу - "Мания - Чарльз Дэвис"

Я навсегда благодарен мавру за ходьбу. Мой народ тоже ходил; отправлялся в поля, гнал летом стада на высокогорные пастбища, спускался продавать или обменивать то немногое, что мог оторвать от себя, но мавр ходил совершенно иначе. Он ходил, чтобы жить — это была его работа: бродить вдоль acequias, отмерять воду, возвращаться к источнику, спускать с гор живительную влагу. Величественный, божественный образ бытия — разве нет? — подводить источник жизни к плодам, оценивать и гарантировать каждому ровно столько, сколько необходимо. Такая жизнь прекрасно устроила бы и меня, ибо мавр заразил меня любовью к ходьбе, ходьбе и разговорам, умению рассказывать истории самому себе, и эта любовь была столь сильна, что оба вида деятельности стали столь схожими, что невозможно стало отличить один от другого. Для меня дорога была простым рассказом, и каждый раз, как я иду по земле, я рассказываю себе историю окружающего мира. Даже сейчас я меряю шагами комнату, диктуя секретарю… нет, если вы зайдете, то не найдете его здесь. После того первого предательства я поклялся больше никогда не предавать и сделал все возможное, чтобы сдержать ту клятву. Вы не найдете здесь никаких ключей к его личности. Лишь слова, которые он воспроизводит из моей пытливой ходьбы, нескончаемой истории.

Ходьба важна для изложения моих убеждений и принципов, с которыми вы, вероятно, уже знакомы. За дни служения я приобрел противоречивую репутацию, ибо бедняки считают меня юродивым, а богачи видят во мне угрозу их безоблачному существованию, угрозу их традициям и укладу. Отчасти своей репутацией я обязан ходьбе. Человек моего ранга, передвигающийся пешком, — одновременно и чудо и скандал. Некоторые бедняки прежде сомневались в существовании ног у людей моего положения, а богатые прелаты[6]боятся, что я начну проповедовать бедность, коей они никогда не знали, да и не хотели бы знать. Даже добравшись до цели на положенной мне парной упряжке (бедные животные давным-давно испустили последний вздох, так что взяться за дело вам следовало бы лет десять тому назад), я спускался из кареты на пыльную дорогу и шел пешком рядом со своим кортежем. Подобная практика представляла изысканную пытку для моих секретарей, ибо они не могли позволить мне, своему иерарху, идти пешком в одиночестве, однако считали ниже своего достоинства следовать моему примеру. Всему этому я научился у мавра.

Это было одной из причин его обвинения. Инквизитор времени не терял. Он вовсе не желал оставаться с нами дольше необходимого и не гордился своей миссией. То была просто работа, продиктованная целесообразностью, и завершить ее требовалось, руководствуясь соразмерной целесообразностью. В тот же день Инквизитор вызвал первых свидетелей: женщину, потерявшую ребенка; мужчин, винивших в невзгодах не собственную лень, а злую судьбу; родителей исчезнувших за многие годы детей, которые воспользовались возможностью выразить уже подзабытую боль и потребовать для себя местечко в почетном пантеоне жертв. А на кого возложить вину? Конечно же на чужака. И они назвали мавра; они обвинили мавра, ибо разве не он украл сердца их детей? Тогда совершенно естественно предположить, что именно он украл и их тела, высосал из детей жизнь, которой, по правде говоря, дети были обязаны именно ему. А к тому времени, о коем я рассказываю, сельчане уже знали достаточно, чтобы самостоятельно управляться с acequias. И они не считали нужным скрывать мотив своего предательства.

Мавр понимал, что так будет. Он и прежде говорил мне, что десяток крестьян может спать под одним одеялом, но двум народам не ужиться и в целой стране. К вашему сведению, милорды, — ибо я сомневаюсь, что вы смогли бы без помощи провести разграничение, — он говорил о Новой Испании старых христиан, где — с сожалением признаю — представитель моего народа несет ответственность за толкование добродетели в ломаном языке статутов[7]о чистоте крови. Не существует, милорды, ни чистой крови, ни нечистой, только кровь, которую одни проливают, а другие сохраняют, чернила, коими мы провозглашаем нашу близость к смерти или жизни. В сравнении с вашими собственными ограниченными представлениями принцип мавра был не предписывающим, а описательным. Он слишком хорошо знал, о чем говорил. Я надеюсь, что это знание помогло ему, как мое знание того, что грядет и почему, поможет мне. Немного.