Читать книгу - "Последний император - Су Тун"

И тут из толпы перед Павильоном Почитания Добродетелей раздался ужасный вопль: «Нет, не он новый правитель Се, не он!» Из кучки царских наложниц выскочила женщина. Это была госпожа Ян, мать Дуаньвэня и Дуаньу. Растолкав ошеломленную толпу, она взобралась по ступенькам, подскочила ко мне, как безумная, сорвала у меня с головы венец Черной Пантеры и прижала его к груди. «Слушайте меня все! — взвизгнула госпожа Ян. — Новый правитель Се не пятый принц Дуаньбай, а старший принц Дуаньвэнь!» Она вытащила из-за пазухи лист бумаги «сюаньчжи»[3]«У меня здесь указ о наследовании с личной печаткой[4]покойного государя, — кричала она. — Согласно ему, император передает трон Дуаньвэню, как новому правителю Се. Указ, в котором государем назван Дуаньбай, — не настоящий!»

Перед Павильоном Почитания Добродетелей снова прокатился гул. Глядя, как госпожа Ян прижимает царский венец Черной Пантеры к себе, я сказал: «Возьмите его себе, если хотите. Мне он вообще никогда не нравился». В возникшей суматохе я приготовился улизнуть, но мне не дала этого сделать моя бабка, госпожа Хуанфу. К этому времени стражники уже схватили обезумевшую госпожу Ян, и один из них затыкал ей рот траурной лентой. Я видел, как ее протащили вниз по ступенькам и уволокли из гудевшего, как улей, Павильона Почитания Добродетелей.

Ошеломленный, я никак не мог взять в толк, почему все вышло именно так.

На шестой день моего правления саркофаг с телом батюшки-государя вынесли из дворца. Длинная похоронная процессия растянулась до южного склона Тунчишань, где находились гробницы всех поколений правителей Се, а также могила моего младшего брата Дуаньсяня, умершего совсем маленьким. Во время процессии я в последний раз бросил взгляд на лицо усопшего батюшки-императора. Властитель, которому были подвластны когда-то небо и земля, гордый и отважный, беспечный и энергичный государь, лежал теперь, словно усохшая разлагающаяся колода, в саркофаге из камфорного дерева. Задумавшись о смерти, я ужаснулся. Я всегда считал, что царственный батюшка будет жить вечно, но теперь он мертв, и этот факт надо принимать как данность. Саркофаг вмещал немало погребальной утвари из золота, серебра, нефрита, агата и других драгоценных камней. Многое пришлось мне по вкусу, в том числе короткий бронзовый меч с рукояткой, украшенной рубинами. Так и подмывало протянуть руку и взять его, но я знал, что ничем из погребальных предметов батюшки-императора так вот запросто мне не поживиться.

Процессия колесниц остановилась в низине, у входа на царские могилы, и стала ждать, пока доставят красные гробы с царскими наложницами, которых предстояло похоронить вместе с батюшкой. Гробы следовали за нами. Я ехал верхом и по дороге сосчитал, что всего их семь. Мне рассказали, что вчера ночью в третью стражу[5]этим наложницам была высочайше пожалована милость повеситься на куске тонкого белого шелка. И вот прибывавшие красные гробы стали благоприятным образом расставлять вокруг могилы усопшего императора в форме Большой Медведицы вокруг луны.[6]Еще я слышал, что госпожа Ян, тоже удостоенная милости быть похороненной вместе с государем, отказалась покончить с жизнью сама и носилась босиком по дворцу, пока трое слуг не схватили ее и не удавили куском белого шелка.

Когда все семь гробов уже стояли на своих местах, из одного из них послышались глухие удары, и окружающие, услышав их, побелели от страха. На моих глазах крышка гроба медленно открылась, и из него поднялась госпожа Ян. Ее взлохмаченные волосы были усеяны опилками и красным песком, лицо — белое как бумага. Кричать, как несколько дней назад, у нее уже не было сил, и она лишь в последний раз махнула в сторону собравшейся вокруг толпы зажатым в руке указом о наследовании с государевой печаткой. Подбежавшие слуги заколотили крышку гвоздями, предварительно набросав в гроб земли и песка. Я считал: они загнали в крышку девятнадцать длинных гвоздей.

Все, что я знаю о царстве Се, мне рассказал буддистский монах по имени Цзюэкун, что означает «Озаренный Предел». Его, обладателя глубоких познаний, знатока боевых искусств, музыки, шахмат, каллиграфии и живописи, еще при жизни выбрал мне в наставники батюшка-государь. Во время изнурительных занятий, когда я целые дни проводил в холоде Зала Горного Склона, Цзюэкун не отходил от меня ни на шаг и всегда был готов что-то рассказать о двухсотлетней истории царства Се, о ее землях, простирающихся на девять сотен ли,[7]а также о деяниях правителей и погибших на поле брани военачальников. Он описывал каждую гору и реку в пределах наших границ и рассказывал, как живут наши подданные, которые выращивают просо и рис, занимаются охотой и рыбной ловлей.

Мне было лет восемь, когда меня стали одолевать маленькие белые демоны. Стоило зажечь светильники, как они запрыгивали ко мне на книжный столик, забирались даже на шахматную доску и скакали вокруг меня, чуть живого от страха. Заслышав мои крики, Цзюэкун прибегал и, выхватив меч, разгонял их. Так что с восьмилетнего возраста я почитаю моего наставника Цзюэкуна.

Я велел привести Цзюэкуна из Зала Горного Склона во дворец. Когда он опустился передо мной на колени, я обратил внимание, какой он печальный. Я заметил также, что в руке у него зачитанный «Луньюй»[8]с обтрепанными краями, что его халат буддийского монаха весь в дырах, а на соломенных сандалиях — темная грязь.

— Почему наставник явился с «Луньюем»? — поинтересовался я.

— Государь не дочитал эту книгу до конца. Я загнул страницу, где мы прервались, и принес, чтобы вы могли завершить начатое, — сказал Цзюэкун.

— Я теперь — император Се. С какой стати ты пристаешь ко мне с учением?

— Если властитель Се больше не станет учиться, убогому монаху придется вернуться в Кучжу — монастырь горького Бамбука — и жить там отшельником.

— Я не разрешаю тебе возвращаться! — ни с того ни с сего заорал я, выхватив из рук Цзюэкуна «Луньюй» и швырнув книгу на царское ложе. — Я не разрешаю тебе покидать меня. Если ты уйдешь, кто будет разгонять мне назойливых демонов? Эти маленькие белые демоны уже подросли и могут забраться ко мне за полог кровати.

Две молоденькие служанки прыснули в кулачок, еле сдерживаясь, чтобы не захихикать. Раздосадованный тем, что они, вне сомнения, смеются над моими страхами, я выхватил горящую свечу из подсвечника и запустил одной из них в лицо.