Читать книгу - "Сказка о глупом Галилее - Владимир Войнович"

– Какой, бабушка, каши?

– Пшенной, милок, пшенной, – заискивающе заулыбалась старуха. – Я-то сама не знаю, народ говорит, будто пшенной.

– А улыбаешься ты чего? – спросил Гринька. – Весело, что ли?

Старуха быстро согнала улыбку и поспешно изобразила на лице своем скорбное выражение.

– Вот так, – сказал Гринька. – Так красивей.

В это самое время Манька стояла чуть поодаль, уткнувшись носом в забор, и смотрела в дырку от выпавшего сучка. В дырке видна была часть двора, где под аккуратно сложенной поленницей лежала сонная клуша с выводком желтых цыплят. Мимо прошлепали чьи-то босые ноги, клуша забеспокоилась, подняла голову, но ноги прошли, и она снова впала в дремоту. Подошел кто-то сзади и дохнул прямо в ухо:

– Слышь, Манька, дай поглядеть.

Манька, не оборачиваясь, узнала Анчутку Лукову.

– Уйди, – сказала Манька, пихая Анчутку плечом.

– Слышь, Манька, ну пусти, хоть одним глазком, – тон у Анчутки смиренный, просительный.

Но Манька не удержалась, съязвила:

– Да куды ж тебе им глядеть? Глазок-то у тебя косой.

– А у тебя не косой? – теперь Анчутка пихнула Маньку плечом.

– А у меня не косой, – Манька пихнула ее обратно.

– А у тебя ноги кривые, – снова толкнула Анчутка.

– У меня кривые? – возмутилась Манька. – На вот, погляди, где у меня кривые?

Анчутка стала приседать и подпрыгивать.

– А вот и кривые, кривые, кривые…

С диким воплем Манька вцепилась сопернице в волосы. Та ответила тем же. Обе повалились на землю, стали барахтаться. Манька ухватила Анчутку за ухо, а Анчутка Маньке укусила плечо.

Толпа разделилась. Часть по-прежнему ожидала выноса тела, другая наблюдала за поединком. Раздавались возгласы и советы.

– Дави ее, Манька, дави.

– Анчутка, не поддавайся.

– Манька, ухо оторвешь – не выбрасывай, засолим.

– Анчутка, кусай ее за нос.

Подлетела мать Маньки.

– Да вы что, оглашенные? Манька, слышь, ты чего это удумала? В такой-то день! А ты, зараза косая! – Она схватила Анчутку за руку и потянула к себе.

Подоспела и мать Анчутки.

– Это кто косая, кто косая? – закричала она. – Моя девка косая?

– А то какая ж?

Тут мать Анчутки кинулась с воплем на мать Маньки, и в это время кто-то закричал:

– Несут! Несут!

Подбежал горбатый мужик:

– Несут. Слышите, что ля! Да что же вы тут сцепились, чтоб на вас болячка напала!

Кое-как ему удалось разнять дерущихся. Они поднялись с земли, сразу вытянулись, придавая лицам своим чинное выражение. Только Манька не удержалась и шепотом сказала Анчутке:

– Вот я тебе ужо всю морду в кровь раздеру.

– Еще посмотрим, кто кому, – так же шепотом ответила ей Анчутка.

Дверь терема отворилась, сперва показался Афанасьич, высокий старик с белой окладистой бородкой, а за ним мужики, которые на специальных черных носилках несли покойницу, обряженную в белое. И сразу вступил в дело хор старух, стоявших вдоль дорожки. Старуха, стоявшая на правом фланге, запевала, а остальные подхватывали:

Ты, рябинушка, ты, кудрявая,

Ты когда взошла, когда выросла?

Ты, рябинушка, ты, кудрявая,

Ты когда цвела, когда вызрела?

– Я весной взошла, летом выросла,

Я весной цвела, летом вызрела.

– Под тобою ли, под рябинушкой,

Что не мак цветет, не трава растет,

Не трава растет, не огонь горит,

Растекаются слезы горючие.

А кипят они, что смола кипит,

По душе ль, душе-лебедушке,

По лебедушке, по голубушке,

По голубушке нашей матушке,

Нашей матушке да Владычице.

Улетела ты, что кукушечка,

Разорила ты тепло гнездушко

И оставила своих детушек,

Своих детушек, кукунятушек,

Что по ельничку, по березничку,

По часту леску, по орешничку.

Как заплачут твои кукунятушки:

«На кого же нас ты оставила?

На кого же нас ты спокинула?

Воротись-ко к нам, своим детушкам,

Воротися к нам в тепло гнездушко,

Не лети на чужу дальню сторону,

Дальню сторону, незнакомую».

Толпа зарыдала. Женщины заламывали руки, падали, бились, причитая, о землю.

Процессия двигалась в сторону кладбища, которое расположено возле самого моря.

Чуть поодаль от кладбища вытянулся в одну линию ряд невысоких, поросших редкой травой холмов. За последним холмом – свежевырытая могила.

– Сюда кладите, – приказал Афанасьич, и носилки опустили рядом с могилой.

Старик первый приложился губами ко лбу покойницы и отошел, освобождая место другим. За ним вереницей пошли остальные.

Где-то в хвосте этой очереди двигалась Манька с матерью.

– Мамонька, – спросила дочь, – а как же мы теперь без Владычицы будем жить?

Она задала этот вопрос громко, и мать испуганно дернула ее за рукав. Потом вполголоса объяснила:

– А мы без нее не будем. Это тело ее сносилось, а душа осталась живая. Дух Святой из нее душу вынул и в другое, молодое тело вселил.

– А где ж это тело? – недоверчиво спросила Манька.

– Где-то здесь, – убежденно сказала Авдотья. – Завтра, должно, вызнанье начнется.

– А как это можно вызнать?

– Молчи! – оборвала ее Авдотья.

Подошла их очередь. Авдотья опустилась на колени, приложилась ко лбу Владычицы и уступила место дочери.

Они отошли в сторону. Прошло еще несколько человек. Снова выступил вперед высокий старик и приказал:

– Опускайте!

Подбежали четыре мужика, подвели под носилки жгуты из длинных вышитых полотенец.

Хор старух, выстроившись в стороне от могилы, затянул новую песню:

Со восточной со сторонушки

Подымалися да ветры буйные

Со громами со гремучими,

Со молоньями да с палючими;

Пала с небеси звезда

Все на матушкину на могилушку.

Расшиби-ка ты, громова стрела,

Расшиби-ка ты мать – сыры землю!

Развались-кося ты, мать-земля,

Что на все четыре стороны,

Скройся-ка да гробова доска,

Распахнитеся да белы саваны,

Отвалитеся да ручки белыя

От ретива от сердечушки,