Читать книгу - "Две Ревекки - Михаил Алексеевич Кузмин"

отличало упрямое стремление к независимости. С десяток романов Марлитт (имя склонялось как на женский, так и на мужской манер) перевели и на русский язык; среди них «Яхонтовая диадема», а вторая главная героиня повести Кузмина носит фамилию Яхонтова. Встречается в «Двух Ревекках» имя героини знаменитого романа Ж.-Ж. Руссо «Новая Элоиза» Юлии, упомянут Жан-Пауль (фр. Jean Paul), ныне привычно транслитерируемый как Жан-Поль (наст, имя Рихтер, Иоганн Пауль Фридрих; 1763–1825), автор, среди прочих книг, романа «Цветы, плоды и шипы, или Брачная жизнь, смерть и свадьба адвоката бедных Зибенкейза» (рус. пер. 1899), в котором два друга меняются именами и — следственно — судьбой (в повести Кузмина обсуждаются схожие случаи). Не пренебрегают автор и его персонажи более близким по времени и — вероятно — по духу символизмом, цитируя или вспоминая П. Верлена, М. Метерлинка, В. Брюсова. «Музыкальная дорожка» повести тоже преимущественно романтическая. Главные мелодии в ней — ранние романтические фортепианные сонаты Л. ван Бетховена, сочинения Ф. Шопена и стилизованная баркарола «Пение на воде» Ф. Шуберта на стихи Ф. цу Штольберга.

Впрочем, романтическая «подкладка» повести свидетельствует не столько об авторском следовании традиции, сколько об ее критическом переосмыслении. Подобно тому как Кузмин подвергает сомнению версию таинственного исчезновения Штабель — Минцловой, так же иронически поступает он и со знаменитыми в русской литературе скандалами героинь Достоевского (они в повести именуются «великосветскими инфернальницами»). Например, нельзя не отметить сходство и в то же время различие между сценами объяснений Аглаи Епанчиной с Настасьей Филипповной («Идиот», ч. 4, гл. VIII) и Анны Петровны с Ревеккой Семеновной («Две Ревекки», гл. 7). В обоих произведениях героини объясняются в присутствии и при деятельном участии заинтересованного дуэта мужчин; в обоих произведениях представительницы «слабого пола» превалируют над мужчинами за счет, вероятно, интеллектуального и эмоционального превосходства, да и просто характера. Именно они выбирают и решают. Сходство заключено прежде всего в подобии, во всяком случае, в рамках упомянутых сцен, поведенческих моделей героинь Достоевского и Кузмина. Показательно, что одна из них с утвердительной интонацией спрашивает другую, любит ли она Достоевского (гл. 7). Различие — в мужских персонажах:

Стремин и Травин мало похожи на Мышкина и Рогожина. А история о птичках и кошке, рассказанная Ревеккой, также находит определенную параллель в анекдотах генерала Иволгина о выброшенной из окна поезда болонке, о том, как девочкой генеральская дочь Аглая застрелила птичку. Нужно отметить и текстуальную похожесть сцены с участием Елизаветы Николаевны Тушиной, тоже дочери военного, и рассказчика в «Бесах» Антона Лаврентьевича (ч. I, гл. 4 «Хромоножка», III) со сценами Анны Петровны Яхонтовой и Павлуши Травина (гл. 1 и 6). Обе дочери военных требуют своих конфидентов организовать им рандеву с соперницами, а оба конфидента, втайне примеряя рыцарские доспехи (увы, эфемерные), испытывают своеобразное восхищенное смущение тем обстоятельством, что сильные и решительные девушки не стесняются демонстрировать свои прикровенные чувства, не боятся себя компрометировать. Не случайно потому и эпизодическое, но значимое для Кузмина цитирование в «Двух Ревекках» строчки из комической оперы «Прекрасная Елена» Ж. Оффенбаха, в которой иронически показаны причины Троянской войны.

Кроме того, в тексте «Двух Ревекк» внимательный слух исследователя различит эхо авторского построения диалога почти тридцатилетней давности, когда о собственно литературном творчестве Кузмин еще и не помышлял. Конечно, это свидетельство какого-то постоянства его экстравертности, обращенной в процессе развития творческой личности в драматургический дар и способность конструировать легкие диалоги в прозе. Сравним описание объяснения восемнадцатилетнего Кузмина с барышней Ксенией Подгурской, единственным в его жизни женским объектом интереса и любопытства, и диалог Травина и Ревекки Штек в главе 7 печатаемой повести. Автопересказ объяснения извлечен из письма Кузмина к Г. В. Чичерину от 6 августа 1890 года из Ревеля (так называлась в то время нынешняя столица Эстонии): «Потом я спросил: „Что вы так рано едете?“ — „Меня ничто здесь не удерживает". — „Решительно, ничто?" — произнес я с ударением. Она промолчала и потом как бы „в скобках": „Вы когда?" — „10-го… через 5 дней". Потом возвратилась к вопросу: „Ничто". — „6-го бал, будет весело". — „Вы, конечно, будете?" — „Нет, не думаю". — „Отчего?" — „Что же интересного?" — „Будете танцевать, что было на прежних балах?!" — „Тогда были вы". — „Это невозможно, Мих<аил> Алекс<еевич>, чтобы единственный интерес для вас составляла всего месяц знакомая барышня". — „Я вам представлен 1-го июля, но я вас видел раньше". — „Где же?" — „Немало мест: берег моря, музыка, парк и т. п.“» (Звезда. 1997. № 2. С. 160 / публ. А. Г. Тимофеева). Столь же колко и немного язвительно общаются в публикуемой повести Павел Михайлович Травин, двадцати лет, и восемнадцатилетняя Ревекка Семеновна Штек: «Чтобы стряхнуть неприятное впечатление, Травин вымолвил шутливо: „Зачем такие романтические предположения? А еще вы,

Ревекка Семеновна, говорили, что в хорошем настроении сегодня". — „Настроение приходит и уходит. Что мы можем?" — „Теперь прошло?" — „Да. Я очень устала". — „Вы часто устаете". — „Разве? По-моему, не очень часто. Впрочем, самой судить трудно". — „Но вы все-таки повидаетесь с Яковлевой?" — „Да. Я сказала уже, что повидаюсь, и даже, если хотите, приведу Стремина". — „Не знаю, зачем это нужно". — „Может быть, и понадобится"».

Критическое отношение Кузмина к наследию романтизма, в том числе романтизма автобиографического, который обнаружил себя в описаниях юношеской поездки в Ревель в письмах к Юше Чичерину, не отменяет трагического содержания повести «Две Ревекки». В ней, как и в ряде других текстов поэта, появляется сколь важный, столь и навязчивый мотив утопления — «смерти от воды».

Все зрелое творчество М. Кузмина, от повести (романа) «Крылья» (1905, публ. 1906) до вершинного поэтического сборника «Форель разбивает лед» (1929), пронизано многочисленными эпизодами утоплений (как, впрочем, и кораблекрушений, которые в наше обозрение не включены, за одним исключением). Как в прозаических, драматических, так и в поэтических сочинениях мотив гибели в воде встречается у Кузмина неоднократно, то представляясь отголоском из реальной жизни — чудесного спасения от стихии или ужасной смерти в воде, то выступая своего рода провозвестником жуткого ухода или,

по крайней мере, такой возможности для человека из ближнего круга друзей, из числа знакомых или же современников поэта.

Повесть «Две Ревекки» в описанном отношении не исключение: в ней, кажется, впервые в современной прозе Кузмина появляются женщины-утопленницы — утопившаяся «в норвежской реке» и канувшая по своей воле в воды Невы. До этого момента в его письмах и сочинениях нам известны лишь считаные случаи фиксации гибели или спасения тонувших особ женского пола.

Такова реальная история спасшейся девушки из частного письма двадцатилетнего Кузмина к другу его молодости, будущему советскому наркому иностранных дел Г. В.