Читать книгу - "Патриот - Дмитрий Ахметшин"

Зато потом они стали лучшими друзьями.

Ясное дело, с учебным процессом жизнь в общежитии связана весьма условно. Точнее ты-то пытаешься получать знания, чувствуешь, как под задницей напрягается спина Высшей Математики, как она сопит под тобой, вот-вот засвистят копыта, а ты держишься за рога и чувствуешь, как в голове взрывается ядерная бомба. Как новые знания, злые, с горящими глазами, с бутылками и арматурой наперевес штурмуют твой мозг в надежде расквасить какой-нибудь безобидной мыслишке башку. Все в железе, дисциплинированы до тошноты.

И ты должен встать на их сторону. Вот в чём дело.

Вот наконец зверь успокаивается, и твоя задница больше не трясётся. Оккупанты строят в мозгу баррикады. Отрываешь глаза от учебника, чтобы поделиться радостью с ближними, и кажется, счастья твоего хватит, чтобы осветить все зарёванные лица на Земле.

А ближние, чаще всего это Яно, тощий эстонец в просторной майке, ни черта не впиливают, как сказал бы один из героев Макса Фрая. Никакого с ними торжества от победы над зверем. Ты его чувствуешь, но остальные хмыкают и зовут пить пиво. Сочувственно говорят:

— Ого, осилил-таки эти матрицы. А я на принципе Сильвестра запоролся. Это, ну, объяснишь потом как-нибудь, хорошо?

Свидетели, блин, победы.

Яно — сосед по комнате. Потерянный человек. Как он дотянул до третьего курса, никто сказать не мог. Включая его самого. Он жил на своей половине комнаты в каком-то совершенно особенном мире. Там пахло не так, как на половине Ислама, там играла совершенно другая музыка, валялись книжки, которые обыкновенно до другой половины не доползали. Из окна там доносились звуки большого города, текли реки света, а стол завален был сверх всякой меры.

— Я мечтатель, — представляется он в самый первый день. Кидает на кровать сумку с вещами, какую-то бешено китайскую и бешено-красную сумку, подходит здороваться, и на губах для задабривания почвы играет улыбка.

Улыбка у него открытая и немного стеснительная, наверное, именно такая и должна быть у мечтателей. Выше на полголовы немаленького Ислама, на людей он смотрит отнюдь не свысока. Даже чуть горбится, чтобы собеседникам было комфортнее. А вот зубы он вспоминает почистить не всегда. Особенно поначалу часто забывал — на первом курсе. Но пара лет в Спарте из любого сделают человека…

Рука у Яно с длинными белыми пальцами и грязными ногтями, но Хасанов не может её не пожать, глядя на располагающе-безмятежную, как озеро в облаке лилий, улыбку. Даже уступает присмотренную для себя койку у окна. Яно бы ретировался, если б ему хватило внимательности увидеть сложенные на спинке вещи или выглядывающий из-под кровати рюкзак. Но четырёх глаз ему не хватило, шестое чувство тоже отдавил какой-то эстонский медведь, поэтому, когда Яно стопками начинает вытаскивать на стол книги с игральными картами «Magic» вперемежку, Ислам перебрасывает свои вещи на вторую кровать. А когда Яно лезет вешать на стену хрустящую новенькую карту мира, матюгаясь и собирая коленями пыль, Ислам принимается вытаскивать рюкзак. Только бы не заметил этот интеллигент, засмущается ещё…

Таков Яно, обладатель непроизносимой фамилии и эстонского акцента, ветра в голове, густых рыжеватых волос, тонких интеллигентных очков и целого вороха бесформенных шмоток.

Он играет на саксофоне. Играет очень здорово, на самом деле, но вдохновение на него накатывает, ухмыляясь в сторону спящего или учащегося Ислама. В таких случаях Яно нет дела уже ни до кого: он просто берёт трубу и играет.

Беря в качестве строительного материала куски нашего мира, Яно окружает себя своим — особенным. В его мире есть как вполне обыденные вещи — пройдёшь мимо и не заметишь — так и что-то поистине грандиозное. Он фанател, например, Мексикой. Ни разу там не был, однако на стене над его кроватью помещается мексиканский флаг и почти настоящее сомбреро. А когда накатывало, Яно мог бубнить нечто из первых страниц испанского самоучителя (дальше он так никогда и не продвинулся, во всяком случае на памяти Ислама) или громко и с выражением зачитывать Кастанеду. На эстонском.

— Как ты до сих пор не призвал какого-нибудь демона своими заклинаниями, — шутит Ислам.

Что-то, посмевшее запасть Яно в душу — и не важно, как далеко оно находилось, — тут же становилось неотъемлемой частью его жизни. Услышанное, допустим, по телевизору, подсмотренное мельком в интернете могло запросто стать новым смыслом жизни. А это грозило в первую очередь ещё большим захламлением той половины комнаты.

Хасанов мечтает о том дне, когда однажды соседу западёт в голову страсть к порядку.

— Я и порядок — понятия не совместимые. Я человек искусства. Мечтатель. Понимаешь? — веско говорит Яно и смотрит поверх очков потрясающе голубыми глазами.

И тогда на Ислама снисходит озарение. Как он может журить за такую мелочь благого человека? Ангела, который прячет пыльные крылья в красной китайской сумке. Ну, подумаешь, на трубе играет — так все ангелы играют на трубе…

Родители Яно в разводе. На родине, по его словам, осталась мать и двое сестричек, а сюда Яно приехал не то к отцу, не то к дяде, но жил почему-то в общаге. Деньги у него водились, и поэтому в холодильнике всегда имелась еда. Яно любит поесть, а вот готовить терпеть не может, и поэтому соседи образовали вполне жизнеспособный симбиотический организм. Каждый раз, открывая дверь старенького «Стинола», Ислам видит горы халявных продуктов. А Яно всегда мог добыть из кастрюльки суп или жареную куриную ногу.

Хасанов любит готовить. Мишаня, по простоте душевной путая его с узбеком, заявляет:

— Что, чурка, трудно без журпа-маш на ужин, да?

От скворчащего на плите варева на душе становится тепло, там растворяется осадок от последних учебных дней. Готовке следует посвящать всего себя, и, если уж взялся за половник, не отвлекаться ни при каких обстоятельствах. Тогда боги хавки тебя не забудут. Допускается только музыка — словно привилегированная дама на светский приём. Она стоит над плечом, скрестив на груди руки, наблюдает за мельканием ножа или закручивающейся в спираль картофельной кожурой, и Ислам подпевает, отстукивая ногой ритм.

В такие моменты он становится необычайно деятельным. Летает от плиты к раковине, к распечатке с рецептом на столе и обратно, обсасывает палец, на который попало горячее масло, чистит рыбу и режет овощи. Обычное сонное выражение на это время исчезает с лица, глаза живые и быстрые, движения точны, будто всю жизнь занимается рукопашным боем.

— Ты как японский пылесос, — говорит из своего угла Яно, когда Ислам залетает из коридора в комнату за забытыми в картонной коробке приправами. — Всё время бегаешь, бегаешь…

Он сидит в своём кресле, поджав ноги и практически утонув в горе разбросанных на полу — или на любой ровной поверхности — вещей.

— Тебе бы не помешал сюда пылесос, — говорит Ислам.

Любой, кто заходил сюда в первый раз, терял дар речи. Ребята, что проходили мимо открытой двери, на некоторое время подвисали, влипая взглядами в разницу между половинами комнаты.