Читать книгу - "Башня у моря - Сьюзан Ховач"

Патрик попросил разрешения покинуть комнату.

– Да, ты можешь идти, если хочешь, – подтвердил я, спрашивая себя, не нужно ли было отложить эту беседу до тех времен, когда он будет постарше. Но я вспомнил историю, рассказанную Аннабель. Если Патрик достаточно взрослый, чтобы напиваться потином и смотреть, как Дерри танцует джигу с фермерской дочкой на обеденном столе, то он достаточно взрослый и для того, чтобы выслушивать советы по половым вопросам.

Но при этом я почему-то смущенно чувствовал, что беседа прошла не совсем так, как я планировал.

4

Я оставался в Вудхаммере до ноября, потому что охота в этой части Уорикшира великолепна, а я с юности увлекаюсь охотой с гончими. Это время для светского общения, но, несмотря на различные обеды и балы, я сумел закончить статью о маисе, написать доклад о клубнекопателе мистера Эпплби и даже находил время для того, чтобы руководить образованием Патрика. Я не хотел нанимать еще одного бесполезного наставника перед его отъездом в школу в январе. К тому же, поскольку я все лето провел в Америке, считал своим долгом уделить ему побольше внимания зимой.

А Маргарет тем временем писала мне из Нью-Йорка. Она отправляла письма каждую неделю, но, как это часто происходит, если корреспондентов разделяет Атлантический океан, почта приходила нерегулярно, и иногда я целый месяц не получал от нее писем. Она сообщила, что была издана «Повесть о двух городах» и все улицы Нью-Йорка затоплены слезами сочувствия Сиднею Картону. Она писала, что золотая осень в этом году была особенно необыкновенной и они специально снова ездили вверх по Гудзону в «Летний дворец» Фрэнсиса, чтобы увидеть воочию цвета осени. А еще что Фрэнсис попросил ее написать мне, как он добр и щедр к ней, и она считает, что это «слишком самонадеянно» с его стороны, хотя брат недавно и купил ей «длиннополый плащ» с соболиным воротником на зиму. Фрэнсис твердил ей, что она обязательно должна упомянуть этот плащ. «Хотя я понять не могу, почему ему так хочется произвести на вас хорошее впечатление, – добавила Маргарет. – Неужели есть какая-то тайна, которую никто не осмеливается сообщить мне?»

Я улыбнулся, но ответил уклончиво. Она никогда не услышит от меня слов, порочащих ее брата.

Никому из знакомых в Уорикшире я не рассказывал о моей договоренности с Маргарет, но перед отъездом из Вудхаммера поделился с моим ближайшим другом лордом Дьюнеденом, который в то время гостил у меня. Я получил два недовольных письма от моих дочерей Маделин и Катерин и надеялся, что Дьюнеден, вдовец со взрослыми дочерьми, поймет меня.

«Спасибо за твое письмо с известием о намерении жениться на кузине Маргарет Мариотт, – написала с обескураживающей краткостью Маделин из своего монастыря в Дублине. – Я, конечно, желаю тебе счастья и буду каждый день молиться за тебя. Остаюсь твоей преданной сестрой во Христе…»

Осуждение, облаченное в религиозный язык и приправленное обещанием ежедневных молитв, было для меня весьма оскорбительно, но, прочтя послание от Катерин из Санкт-Петербурга, я и вовсе закипел от ярости.

«Дорогой папа, – писала она аккуратным почерком. – Спасибо за твое письмо. Мы с Эндрю, конечно, весьма удивились, узнав о твоих брачных намерениях в отношении кузины Маргарет Мариотт. Мы оба желаем тебе счастья, но не можем поздравить тебя от сердца. Напротив, поскольку я очень желаю тебе счастья, я бы попросила тебя пересмотреть твое решение, если бы не понимала, что не имею права давать тебе советы в таком интимном и личном вопросе. Однако вместо этого хочу напомнить тебе, что общество искоса смотрит на браки, в которых разница в возрасте между супругами столь велика, и, хотя американские семьи, имеющие хорошие связи, могут быть приняты в надлежащих кругах, восхищение они вызывают редко, поскольку их манеры часто несовместимы с английскими правилами поведения. Я не желаю кузине Маргарет оказаться несчастной в обществе вследствие тех ее недостатков, в которых она не может и не должна быть обвинена. Точно так же не желаю тебе, дорогой папа, человеку, столь уважаемому твоими друзьями, стать объектом злословия тех, кто сочтет такой брак категорически неподобающим. Заверяя тебя в том, что мы с Эндрю хотим выразить тебе лишь нашу глубочайшую любовь и озабоченность, остаюсь твоей преданной дочерью Катерин».

Я пришел в такой гнев от этого отвратительного изъявления дочерней почтительности, что немедленно показал письмо Дьюнедену и рассказал ему всю историю.

– Боже милостивый! – воскликнул он, прочтя письмо. – Не могу себе представить молодую девицу, которой хватает смелости разговаривать с тобой таким языком, де Салис… к тому же если эта девица Катерин! Я никогда не забуду, какой тихой, застенчивой мышкой она была! Ай-ай-ай!

Именно таких слов я от него и ждал.

– Бога ради, Дьюнеден, представить только, если бы одна из твоих дочерей написала тебе такое письмо! Но ты его не одобряешь, верно?

Он заверил меня, что не одобряет.

– Но, де Салис, ты уверен, что было благоразумно сообщать своей семье о договоренности с мисс Мариотт, настолько опережая время официального объявления о браке? В конечном счете до будущей весны может еще бог знает что случиться.

– Насколько я понимаю, ты предполагаешь…

– Семнадцатилетние девицы переменчивы. Де Салис, если бы ты не был моим дорогим другом, я бы не говорил тебе об этом, но…

– Ты думаешь, я выставил себя дураком в Америке.

– Речь не об этом. Ты был вдали от дома в незнакомом обществе. Я не хочу сказать, что такие обстоятельства могут повлиять на суждения мужчины, но…

– Ты считаешь, что я впал во временное слабоумие, когда сделал ей предложение. Отлично, – холодно сказал я, – мы больше не будем говорить на эту тему. Я прошу прощения, что поставил тебя в неловкое положение своей откровенностью.

– Мой дорогой друг…

– Мы больше не будем говорить об этом! – категорически отрезал я, и после этого он уже не решился продолжать.

Меня настолько расстроило его отношение, что я отменил обычную свою поездку в Кашельмару, поехал вместо этого в Лондон. Я был не в настроении ни заниматься делами поместья, ни приветствовать часы одиночества, которые были неизбежной частью моих посещений Кашельмары. Вместо этого я проводил время в клубе за разговорами о политике с другими, рано вернувшимися в город, а в домашней библиотеке готовил лекцию, которую меня пригласили прочесть в январе в Королевском сельскохозяйственном колледже в Дублине. Еще я заезжал к моей любовнице, поскольку лишь она считала мой брак с Маргарет правильным и естественным, но, как это ни странно, чем чаще я к ней ездил, тем меньше меня интересовали постельные утехи с ней. Поскольку же нам не о чем было говорить за пределами спальни, то, казалось, не имеет смысла совершать утомительные поездки в Мейда-Вейл.

«По Гудзону уже плывут огромные ледяные глыбы, – писала Маргарет в декабрьском письме, – и все нищие на улицах посинели от холода. Какой ужасный климат! Не могу поверить, что весна когда-нибудь наступит. Но я перестаю ныть и расскажу Вам теперь о Важных Делах, поскольку все руководства по переписке говорят, что именно это я и должна делать! Джона Брауна в итоге повесили. Не ужасно ли? Лишнее доказательство того, насколько варварские Там у Них нравы. И я не вижу причин, почему бы им не отделиться, – скатертью дорога, сказала бы я. Ну вот. Хватит о Важных Делах и о руководствах по переписке! Теперь я поведаю Вам обо всем интересном, например о Вашем описании круга знакомых в Уорикшире и о том, как бы мне хотелось обедать с Вами в Вудхаммере под строгим присмотром Человека в Рафе. Кстати, о рафах; я теперь делаю вид, что читаю новую книгу о Филиппе Втором Испанском, но если по секрету, то я читаю „Невидимую руку“, это просто восхитительно, хотя Фрэнсис считает такие романы дурновкусием».