Читать книгу - "Путешествие в Ур Халдейский - Давид Шахар"

— Я хочу мою кроватку! Я хочу мою Нэнси!

В течение сорока восьми часов она не произнесла ничего, кроме слов: «Моя кроватка, моя Нэнси». Такой была Рита в младенчестве и такой осталась, когда выросла. Захваченная чем-нибудь, будь то идея или реальный предмет, определенная картина или резная табуретка, она была захвачена всем сердцем, всей душою, всеми силами^[23] и сразу же. Рита хотела свою прогулку в то время, когда ей было обещано, и, убедившись, что от отца она ее не получит, выбежала в расстроенных чувствах на улицу и решила поехать при первой же возможности, которая ей подвернется, и с первым встречным. Еще не успев покинуть дом, прямо в воротах она наткнулась на маленького Срулика, показавшегося ей лучащимся радостью и сияющим от счастья, и, услыхав от него, что он уже планирует долгую и интересную поездку, ухватилась за вовремя упавшую в ее руки находку и воскликнула: «Так давай поедем вместе. Я присоединяюсь!»

— А что, если первый, кто вышел ей навстречу, был бы не я, а, скажем, Янкеле Блюм или Янкеле Тальми, и он бы предложил ей прогулку? — спросил себя Срулик, полный удовлетворения собою и тем, что с ним произошло, и ответом на свой вопрос, и передышкой на целый час, когда он может посидеть тут, в кафе «Гат», и самим кафе «Гат», и всем миром. А ответ-то известен и напрашивается сам собою, потому что Тальми для Ориты — не человек, а тошнотворная, невероятно отвратительная тварь, и вообще — что за сравнение между ним и Тальми! Конечно, он низкорослый, как и Тальми, а если даже и выше Тальми на сантиметр или полтора, это отличие незаметно на глаз и не в нем заключается разница между ними, но в человеческих свойствах и в качестве отливки в пределах этих маленьких объемов. В противоположность белесой, размягченной и сдобной мясистости Тальми его тело мускулисто, упруго и отточено, и у него «хорошие руки», как говорит папа. Когда Отстроится-Храм говорит «хорошие руки», он имеет в виду руки, чувствующие материал и его форму, руки, которые держат его в соответствии с его природой и назначением. Только в «хороших руках» заложена настоящая хватка, которая не зависит ни от величины ладони, ни от мускульной силы, и поэтому всегда находятся даже большие и сильные руки, не умеющие «держать молоток и вбить в стенку гвоздь», как говорит Отстроится-Храм. Действительно, мышцы Срулика крепки (хотя он и не силач — он никогда не сможет состязаться, например, с этаким Гавриэлем Луриа, но он сильнее большинства своих товарищей по классу, которые все выше него по крайней мере на два-три сантиметра, и вообще — каким бы ты ни был сильным, всегда найдется кто-нибудь посильнее тебя), но ладонь у него маленькая. И в этой маленькой ладони больше хватки, чем во многих больших, не говоря уж о Тальми, у которого обе руки левые. По поводу рук Тальми он слышал замечание Гавриэля, открывшее ему глаза, хотя и разозлившее его в тот момент, когда было сделано. Это было во время лекции Тальми «О личности и обстоятельствах в современной историографии». Срулик был захвачен потоком блистательной лекции, впечатлившей его и повлиявшей на него, вероятно, больше всех других лекций, и когда Габи потянул его за рукав и начал шептать ему на ухо, он по-настоящему рассердился, что тот вырывает его из этих чар, словно расталкивая, чтобы пробудить от прекрасного сна ради мелкой, убогой действительности. Габи, как видно, вовсе не пришел в восторг от того, что слышал, или, даже если и был в восторге, не мог отвести глаз от несчастий, постигавших все то, что попадало в руки лектора. Листы мялись и перепутывались, указка, которой он собирался ткнуть в карту, висевшую на стене, зацепилась за крючки вешалки и сломалась при попытке ее освободить, и даже застежка-«молния» портфеля с книгами, когда ее коснулась рука лектора, перекосилась и не могла больше двинуться ни вперед, ни назад.

— Посмотри, — сказал Гавриэль Срулику, — какие у Тальми слепые руки и глухое тело.

Руки Тальми, те самые незрячие и слабые руки, которые считались деликатными по причине распространенной путаницы в понятиях, обнаруживающей бессилие в деликатности и деликатность в расслабленности, были грубыми и разрушительными при соприкосновении с окружающим его осязаемым миром потому, что были слепы к нему и в слепоте своей в него не вписывались, а натыкались на него или промахивались, постоянно извиваясь и выбирая неверную траекторию, и все его тело также было невосприимчиво к атмосфере места и времени, в которых оно пребывало. Он обращал внимание только на содержание сказанных слов и не слышал музыкального фона, просвечивавшего за ними, над ними, под ними и сквозь разверстые бездны разделяющего их безмолвия, и поэтому вечно находился вне ритма настроений, всегда изливавшегося, к примеру, из самого существа Ориты, и не улавливал намеков до тех пор, пока не услышал произнесенное вслух заветное имя^[24] «Зануда», сошедшее с ее уст с канонизацией леди Эшли в придачу, дескать, с каких это пор сия дама удостоилась быть причисленной к лику святых великомучеников?

А у Срулика руки спорые, тело же его не только улавливает волны, излучаемые самим существом Ориты, но и все вибрирует и пляшет в их ритме, и если она действительно всегда рада его встретить и заранее улыбается, еще прежде, чем он раскроет рот, то это потому, что, когда он находится подле нее, все его поступки и слова плывут по этим волнам и окрашиваются ее настроением. Память об огоньках, вспыхнувших в ее глазах, и звук смеха, зазвеневшего в ответ на его слова о кружке́ по изучению Великой Тайны, заставили его сердце радостно биться от ощущения, что он по всем параметрам скроен по соответствующей ей мерке и, в сущности, обладает всей полнотой необходимых качеств и ни в чем не испытывает недостатка, а если в глубине души и жаждал всегда чего-то, так это и вправду мелочь, просто безделица: еще какие-нибудь два-три сантиметра роста да, может, еще избавиться от этих вечных очков на носу. Но и такой, как есть, с излишними очками и недостающими сантиметрами, он в полном порядке и вполне доволен собою. И даже если согласиться, что ростом он не вышел, то что в этом такого? Как известно, и Наполеон не был Огом, царем Васанским^[25], и не числился среди гигантов и великанов. Народная мудрость Востока уже заметила, что лишний рост укорачивает ум, об этом говорит и древнеарабская поговорка: «тавиль ва-хабиль», что означает: «высокий и глупый», а к тому же, разве не всем известно, что именно низкорослым бывал дарован достойный гордости член, об этом мы читали и в биографии Тулуз-Лотрека (с тех пор, как Орита была захвачена модернистским искусством, Срулик начал проглатывать каждую книгу, связанную с этой темой). Этот величайший из художников, над которым надругалась судьба, сделав его коротконогим карликом, был прозван всеми проститутками, знавшими и ценившими его именно с этой стороны, «Хер на ножках», и он тоже был очкариком. Что же касается очков — то они придают ему солидности, как о том свидетельствовала соседка Роза, сказавшая, что по блеску его очков видно, что он важная особа. Достигнув столь высокой ступени удовлетворения собою, он отодвинул свой стул, чтобы иметь возможность глянуть на себя в большое зеркало, тянувшееся во всю ширину стены кафе, и сказал себе: