Читать книгу - "Олигархи. Богатство и власть в новой России - Дэвид Хоффман"

Неожиданно из толпы студентов выскочил Лужков и подбежал к этому члену Политбюро. Прежде чем его смогли остановить, молодой задиристый Лужков ударил партийного вождя по плечу. “Далеко пойдешь, если не остановят. Но тебя точно остановят!” — прокричал Лужков, повернулся и убежал.

“Лужков просто ударил его по плечу, — вспоминал его старый друг, Александр Владиславлев, который был тогда командиром студенческого отряда. — А он закричал так, будто его ударили ножом”.

Растерянный и обозлившийся член Политбюро спросил, кто командир отряда. Владиславлев вышел вперед. Партийный начальник жестом предложил Владиславлеву сесть в машину и двадцать минут возил его по пустынной русской равнине. Началась гроза, из темных облаков на машину обрушился град. Владиславлев не представлял себе, чем это для него кончится. Неожиданно член Политбюро велел Владиславлеву выйти из машины, вернуться пешком назад и “разобраться с тем парнем”.

Владиславлев не спросил, как надо “разобраться” с его другом Лужковым. Он просто побрел назад в одной рубашке в грозу по огромному полю и, когда пришел в лагерь, выпил бутылку водки, чтобы не умереть от холода. Вскоре, вспоминал он, этот член Политбюро позвонил и “спросил меня, что я сделал с тем парнем. Я сказал, что разобрался с ним”. На самом же деле он ничего не сделал{35}.

Лужкову, проявившему себя в тот день столь воинственно, предстояло стать одним из лидеров новой России. Детство Лужкова прошло в крайней нужде. Он родился 21 сентября 1936 года и был средним из трех братьев. Его отец плотничал, а мать работала истопником в котельной. Семья жила на первом этаже деревянного барака рядом с Павелецким вокзалом. Трое детей, их родители и бабушка жили в одной продуваемой сквозняком комнате без отопления и водопровода. У братьев была на троих одна шинель, в которой отец вернулся с войны. В своих мемуарах Лужков пишет, что во время войны и в послевоенные годы они постоянно голодали. “Я не могу описать этого, — вспоминал он. — Мы постоянно хотели... даже не есть, а жрать, все равно что. Во дворе дети пухли и умирали от голода”. Однажды мальчикам так захотелось есть, что они съели, посыпав солью, какую-то “белую глину”, найденную на железнодорожных путях, от которой их потом сильно тошнило.

Самые яркие воспоминания Лужкова связаны с двором, в котором прошли его детство и юность. Двор существовал отдельно от внешнего мира, это была “самоорганизующаяся маленькая общинка, противопоставленная и городу, и государству”. В пространстве между зданиями существовали свои правила, своя этика, своя мораль. “Были дворы интеллигентские, были спортивные, даже воровские, — вспоминал он. — Наш двор был хулиганский. Это значит, он провоцировал особый рисковый настрой — с кем-нибудь подраться, что-то такое “отчебучить”, “обозначить”, “отметить”. Лужков писал, что его мать была так занята, работая на двух и даже трех работах, что предоставляла сыновьям “полную свободу реализовать свою страсть к опасной игре”. Лужков был подвержен “рисковому и бесшабашному настрою двора”. Они часто разбирали оставшиеся после войны артиллерийские снаряды, которые находили в железнодорожных вагонах неподалеку, высыпали из них порох и, сделав на земле дорожку из пороха вместо запала, устраивали взрыв наподобие взрыва петарды. Однажды Лужкову пришла в голову мысль: почему бы не взорвать снаряд целиком? Он зажег запал и бросился бежать. Раздался сильный взрыв, из окон посыпались стекла. Приехала милиция, но у двора свои законы. Его никто не выдал. “Двор стоял насмерть, как партизан”, — вспоминал Лужков.

Позже Лужков поступил в Московский институт нефтехимической и газовой промышленности, один из главных вузов, готовивших специалистов для быстро развивавшейся промышленности Советского Союза. В аудиториях и лабораториях Института имени Губкина сотни профессоров и два знаменитых академика преподавали студентам машиностроение, геологию нефти и газа, горное дело и переработку нефти. Хотя изучение марксизма-ленинизма было обязательным, в программе обучения преобладали технические дисциплины. В целом институт играл важную роль в подготовке специалистов, и каждый студент за пять лет обучения получал специальное образование, позволявшее ему после окончания вуза работать в соответствующей отрасли промышленности{36}.

Лужков окончил институт в 1958 году. Он хотел работать в нефтяной промышленности, но был распределен в НИИ пластмасс. Он бурно протестовал, но все было напрасно. Тем не менее дела у него пошли хорошо. В шестидесятые годы производство пластмасс и нефтепродуктов приобретало все большее значение, и он успешно продвигался по служебной лестнице. В 1974 году его назначили директором конструкторского бюро Министерства химической промышленности, а позже он стал директором НПО “Нефтехим-автоматика”, производившего специальное оборудование для химических заводов, на которых работало двадцать тысяч человек. Это было крупнейшее предприятие министерства, занимавшееся как научными исследованиями, так и промышленным производством. Именно здесь, будучи руководителем крупного предприятия, Лужков сделал первые осторожные шаги в сторону от социализма. Это был болезненный процесс, который врезался в его память.

В 1980 году, в конце эры Брежнева, Лужков выступил с довольно необычным предложением: перевести научную составляющую своего предприятия на элементарное самофинансирование. “Самофинансирование” было девизом предпринимавшихся ранее попыток реформировать плановую экономику и часто ассоциировалось с растущей самостоятельностью руководителей предприятий. Грубо говоря, оно позволяло заводам оставлять себе заработанные средства. Лужков предложил продавать результаты исследований, проведенных в “Нефтехим-автоматике”, как товар. Разработав новую технологию, они могли бы продать ее, а прибыль оставить себе. Предложение Лужкова было направлено для рассмотрения на коллегию министерства. Высшее руководство сидело за подковообразным столом, а еще 150 чиновников менее высокого ранга располагались перед ними. Поднявшись на трибуну, Лужков вкратце рассказал о своем проекте. Его идея была тут же категорически отвергнута одним из партийных функционеров, заявившим, что Лужков хочет нарушить заветы Маркса и Энгельса. Открыв том Маркса, он прочитал вслух, что наука является продуктом человеческого мышления и не может иметь стоимостного выражения. Лужков покусился на Маркса!

С идеей было покончено. Министр не имел ни малейшего желания вступать в конфликт с партией. Даже незначительный отход от социализма оказался политически неприемлемым. Идея Лужкова была похоронена и забыта. Но за ним самим закрепилась репутация человека, склонного к экспериментам{37}.

В начале перестройки Лужкову исполнилось пятьдесят лет, и в то время ничто не предвещало его политической карьеры. В этом возрасте и Горбачев, и Ельцин занимали высокие партийные посты{38}. Лужков вступил в партию в 1968 году, но его интересовала советская промышленность, а не идеология. Тем не менее руководители производства часто привлекались к решению проблем города. В 1975 году Лужков был избран депутатом районного совета, а двумя годами позже стал работать в Московском городском совете. Численность Моссовета была непостоянной, но в то время он насчитывал около тысячи человек. Городом управляла партия, а Моссовет был огромным, неповоротливым, мало что решавшим законодательным органом. Лужков согласился стать по совместительству руководителем городской комиссии по коммунально-бытовому обслуживанию. Это было важное решение, потому что именно в этой сфере появились первые ростки перемен в начале горбачевской перестройки{39}.