Читать книгу - "Сексуальная жизнь Катрин М. - Катрин Милле"

И только отнесенная этой центробежной силой на периферию событий, я смогла сделать важнейшее открытие: никогда наслаждение не было для меня таким сильным, как в первый раз — не в первый раз занятий любовью, а в момент первого поцелуя, более того, по зрелом размышлении я пришла к выводу, что мне вполне достаточно первого объятия. Разумеется, встречались и исключения, но обычно, даже если продолжение было приятным, оно было чем-то вроде пирожного без ягодки, стаканчика из-под съеденного мороженого или взгляда на прекрасную, но тысячу раз виденную картину. А если кому-то удавалось застичь меня врасплох, упоение было неописуемым. Именно с такими случаями связаны мои наиболее четкие воспоминания о сильнейших оргазмах. Вот я шагаю по ночному холлу огромного «Интерконтиненталя» в компании элегантного и благовоспитанного сопровождающего, моего верного помощника в двухнедельном странствии по чужой стране, который, пожелав мне спокойной ночи, вдруг хватает меня за руку, притягивает к себе и жадно целует: «Жди меня завтра утром в твоем номере». Где-то в нижней части живота начинаются спазмы, судорога скручивает желудок, и я, спотыкаясь и стараясь держаться по возможности прямо, начинаю движение в сторону далеких фигурок, виднеющихся за стойкой администратора. Или вот другой случай: ковер, развалившиеся где попало гости, среди них хозяин дома — немного навеселе; я приземляюсь на ковер на бреющем полете неподалеку, и он, ухватив меня за ворот свитера и притянув к себе, начинает целоваться длинным киношным поцелуем, поворачивая мою голову то влево, то вправо. Нужно отметить, что собравшиеся в тот вечер гости никак не намеревались закончить дело оргией — жена хозяина вела светскую беседу в соседней комнате, а один из приглашенных, случайно оказавшийся неподалеку, глядел на нас с совершенно ошарашенным видом. Вот еще: посещение выставки «Последний Пикассо» в Центре Жоржа Помпиду в компании Брюно, отношения с которым отличаются крайней нестабильностью и непостоянством. Подойдя поближе к одной из картин, я упускаю его из поля зрения, и присутствие теперь невидимого Брюно становится максимально интенсивным, почти физически ощутимым, и в этот момент меня настигает короткий, но отчетливый секреторный выстрел между ног. Я продолжаю осмотр экспозиции, чувствуя, как намокшие колготки при ходьбе поочередно липнут то к губам влагалища, то к припухшей внутренней стороне бедер. Таким образом, моя жизнь оказалась разделена на две части: до той памятной оргии, во время которой я впервые осталась одна, и после. Первая половина прошла в известном равнодушии к тому факту, что первоначальное сильнейшее ощущение удовольствия теряло остроту при продолжении ласк и была отмечена полным нежеланием сделать малейшую попытку исправить положение, тогда как во время второй я, отчетливо осознав быстротечность и эфемерность упоительных секунд, стала надеяться, что трепет невидимой пружины, сжимающейся в какой-то неопределимой точке живота, и та самая знаменитая волна, которая ее в конце концов разжимает, смогут повториться и в более продвинутой стадии любовных отношений.

В период, когда моя жизнь грозила перевалить за половину, я нанизала одну на другую две совершенно различные связи: одну — безалаберную и беззаботную, вторую — полную глубоких чувств. Обе, однако, я развивала по похожей схеме: не торопясь и стараясь прочувствовать каждую секунду испытываемого по отношению к партнеру желания, которое в результате такого подхода становилось только сильнее. За гранью желания случались страстные совокупления, но они никогда не давали невыразимой полноты ощущений первого прикосновения. С сопровождавшим меня на выставку Пикассо персонажем долгие годы я дружила странной, регулярно прерываемой плохо поддающимися контролю, нервными и беспорядочными приступами желания, дружбой. Это была моя единственная хаотическая связь. Могло быть так, что в течение нескольких месяцев я бывала у него почти каждый день, а затем, без объяснений причин и всяческих предупреждений, оказывалась перед запертой дверью, напрасно вдавливая кнопку звонка, — так протекала неделя за неделей, пока наконец моя недоверчивая настойчивость бывала вознаграждена невнятным бурчанием в телефонной трубке, из которого складывался приказ явиться перед ясны очи. Возможно, именно из-за такой нестабильности отношений моментальный оргазм случался неоднократно. Начиналось все, как правило, с того, что мы много и с жаром говорили, обменивались впечатлениями о прочитанных книгах, зачастую забыв присесть, в квартире, которую человек непосвященный мог бы принять за жилище квакера. Затем я потихоньку подвигалась все ближе и ближе, до тех пор пока он рассеянно, но приветливо — так говорят с детьми, которые прибежали потревожить дядю за работой, — не интересовался: «Кого тут погладить по головке?» — и тотчас засовывал мне в трусы два, потом четыре пальца, вырывая у меня короткий сдавленный крик, в котором смешивались удовольствие и удивление. Он всегда застигал меня врасплох. Пальцы, к его вящему удовольствию, окунались в обильно увлажненный проход, после чего мы не жалели сил на ласки и поцелуи. Он не знал, что такое экономные скупые движения, его жесты были широки, как горизонт, и если он снимал с меня — неподвижно лежавшей на спине — простыню, то делал это одним безбрежным жестом, захватывая грудь целиком и проводя ладонью по всему телу, словно это был эскиз. Когда приходило время меняться ролями и наступала моя очередь брать инициативу в свои руки, картина полностью менялась: я ласкала его со всей доступной тщательностью, обращая особенное внимание на мельчайшие складки тела, подолгу задерживаясь на ушной раковине, паху, подмышке, ягодицах. Доходило даже до того, что я гладила едва заметные складки на его полураскрытых ладонях. Во время этой эротической прелюдии я не могла думать ни о чем, кроме того, как мне будет сладостно, как мне будет хорошо, когда он наконец решится поставить меня раком — моя любимая позиция, — ухватиться покрепче за бедра и резким движением насадить на член, да так, чтобы мои ягодицы со смачным звуком шлепнулись о его живот. Я очень люблю, когда член полностью выходит из влагалища, чтобы затем снова хлестким коротким движением низвергнуться обратно: при таком ритме примерно одно движение из четырех — всегда неожиданно — получается мощнее предыдущих и доставляет массу удовольствия. Несмотря на все это, мне исключительно редко удавалось ощутить что-либо, хотя бы отдаленно сравнимое по интенсивности со сладостной истомой, вызываемой его пальцами во влагалище. Тогда я решала, что в следующий раз у меня обязательно получится и, набираясь терпения и отбросив морализаторство, взламывала при необходимости сухие двери.

Инициатор обреченного на провал фотосеанса в моем кабинете был некоторое время моим любовником. Он назначал мне встречи — в отелях квартала Гобеленов или в пустующей квартире неподалеку от Восточного вокзала, от которой у него были ключи, — в немыслимые для того, кто хоть как-то ограничен в жизни каким-либо расписанием рабочего дня, часы, например между одиннадцатью и полуднем или с пятнадцати тридцати до шестнадцати тридцати… Уже за день до намеченной встречи мое влагалище становилось чрезвычайно капризным и чувствительным и нередко вибраций сиденья в вагоне метро было достаточно, чтобы сделать поездку невыносимой, и мне приходилось выходить на несколько станций раньше и для успокоения чувств шагать до точки назначения пешком. Этот мужчина лизал меня бесконечно долго. Его язык обладал способностью то двигаться чрезвычайно нежно и деликатно, осторожно раздвигая каждую складку и проникая в самые потаенные уголки, то вдруг осуществлять широкие лижущие движения — в такие моменты мне в голову приходил образ бестолкового щенка, — покрывая всю поверхность разверстого влагалища, и тогда нестерпимый зуд превращался в мучительное, жгучее желание — чтобы его член навсегда запечатал это отверстие между моих ног. Когда же наконец он входил в меня — его член отличался такой же нежностью и деликатной тщательностью, как и язык, и точно так же не оставлял незаполненным ни одного миллиметра плоти, — испытываемые мной ощущения никогда не достигали тех умопомрачительных высот, на которые меня уносил его искусный язык.