Читать книгу - "Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию - Даниэль Кац"

— Может, тебе есть не надо, может, ты живешь на своих сигарах, но всем остальным в семье еда нужна, — стояла на своем Вера.

Беня не ответил. Он задумчиво посмотрел в спину Вере, повернулся и, нахмурив лоб, обвел взглядом комнату:

— Эх, хотя бы одну сигару…

— Я нашла под диваном одну, — как бы невзначай сказала Мери, моя мать, выходя из кухни с горой посуды в руках. — Положила ее вон в ту вазу. — Она указала на вазу подбородком.

— В вазу? Зачем? Или ты думаешь, она вырастет в вазе? — сказал Беня, подошел к вазе, достал из нее сигару, понюхал и осмотрел со всех сторон. — Совсем целая, — удовлетворенно заметил он, полизал сигару, откусил кончик и сказал: — В наши дни… (он сунул сигару в рот)… когда повсюду бушуют войны… (поискал спички)… когда человек умирает на сто ладов… (зажег сигару)… когда дети рождаются мертвыми или умирают нерожденными — в наши дни старый человек не станет слушать врача, если тот несет чушь…

— Да ты о чем? — медленно обернулась к нему Вера.

— Смешно, когда в наши дни молодой врач несет чушь старому человеку… — сказал Беня, пуская густой клуб дыма. — Запрещает курить…

— Зачем ты вообще ходил к врачу? — спросила Вера. Мери перестала накрывать на стол и с беспокойством взглянула на Беню.

— Так, низачем, — быстро, как бы между прочим, ответил Беня. — Это был молодой врач, новоиспеченный… Толковал о риске рака горла… ходил вокруг да около, говорил обиняками, так что не понять было, это он обо мне, о моем горле и моих сигарах или вообще… Но счет-то он выставил именно мне.

— Так не кури же, Бога ради, — сказала Вера.

— Ну, по одной штучке, изредка… не страшно… — пробормотал Беня.

Вера начала сердиться.

— Ты убиваешь меня, Беня… Все те годы, что мы женаты! — сказала она.

— А ты, между прочим, еще жива, — парировал Беня.

Вера отвернулась к окну.

— Милый мальчик, этот врач. И такой, знаешь, чувствительный, — сказал Беня. — Из тех, что носят черные рубашки и кричат: «Смерть шведам и русским!» и «Юден раус!»…[11]Но со мной, старым унтер-офицером русской армии, он не смел говорить прямо, а все мялся, да прокашливался, да боязливо оборачивался в сторону Уральских гор. Ну да тогда на нем был белый халат.

Вера не слушала. По-прежнему глядя в окно, она задумчиво сказала:

— Ты помнишь лето девятьсот пятнадцатого? Не может быть, чтоб ты забыл, — добавила она со скрытой угрозой в голосе.

— Помню. Конечно, помню. Меня ранило. Я лежал в госпитале в Смоленске.

— В разгар войны я приехала в Смоленск и сквозь огонь и воду вытащила тебя домой в Финляндию на поправку.

— Я не раз благодарил тебя за этот подвиг. В последний раз три года назад, тогда я сочинил для тебя вальс-кантату и назвал ее «Благодарственный вальс», в скобках: «Смоленск, тысяча девятьсот пятнадцатый год», — сказал Беня и громко запел:

Презрение к смерти в глазах затая,

В Смоленск устремилась Веруня моя.

Стонала: «Мой Беня повержен во прах».

И вот у кровати героя в слезах.

— Сил нету слушать эту белиберду! — вскричала Вера, закрыв уши, однако Беня продолжал:

Улыбка страдальца, но гордая стать,

И обнял Веруню наш Беня-герой,

Живым уж не чаяла мужа застать,

Но вместе с супругом вернулась домой.

— Не для того я в разгар войны вытащила раненого мужа из России, чтобы он по собственной глупости прокоптил себя насмерть, — гневно топнув ногой, снова крикнула Вера.

— Этого еще не хватало, — огрызнулся Беня.

— Чего не хватало?

— Того не хватало, — сказал Беня, — чтобы ты за игрой с бабами в карты сказала: «Девочки, в тысяча девятьсот пятнадцатом году я вытащила мужа из Смоленска, чтобы он прокоптил себя насмерть».

— Болван! — крикнула Вера. — С тобой невозможно разговаривать! Слова тебе больше не скажу! — И, немного погодя, добавила: — Если с тобой случится беда, если заболеешь раком, пеняй на себя.

— Еще чего, — ответил Беня. — Хватит и того, что ты мне пеняешь.

Тут Вера окончательно потеряла самообладание и крикнула:

— Ну так задохнись от дыма, черт, проглоти свою вонючую сигару!

Мери до того перепугалась, что уронила тарелку, и та разлетелась на мелкие кусочки.

— Мама пошла бить тарелки! — обрадованно крикнул я из спальни.

— Голову на подушку и закрыть глаза! — крикнула мне мать.

— Мазлтов![12]— сказал Беня. — Осколки — к счастью.

— Какое уж тут счастье, когда бьют старинную материну посуду! — резко заметила Вера.

— Ах, какая жалость, — сказала мать. — И как это она выскользнула у меня из рук?..

— Пустяки, — успокоил ее Беня. — Удивительно то, что уцелела одна-единственная тарелка. Это Вера уговорила меня привезти их из Хельсинки в переполненном поезде. Нечего сказать, отличная была идея!

Мери принялась подбирать осколки. Вера стала оправдываться:

— Ты же помнишь, что мы привыкли есть из этой посуды субботний обед. По-моему, не следует расставаться со старыми обычаями только потому, что идет война. По-моему, старые обычаи надо сохранять насколько возможно, особенно во время войны.

— Я сохранял твою старинную посуду, как только мог, — сказал Беня. — Я притащил сюда из Хельсинки весь субботний сервиз и всю пасхальную утварь, горшки, котлы и прочие причиндалы. Их надо было сторожить, грузить, волочить и всячески оберегать. Легко это было? На вокзале в Ваасе… Я уже рассказывал, что произошло на вокзале в Ваасе?

— Рассказывал, — скучным голосом отозвалась Вера.

— На вокзале в Ваасе, — продолжал Беня, — у одного ящика отвалилось дно, горшки, котлы и прочая утварь со страшным грохотом посыпались на перрон и раскатились во все стороны. Я бросился подбирать. И тут вижу: поодаль стоят немцы и смеются надо мной. Немецкие офицеры. Смеются добродушно, и один из них, лейтенант, с тонким таким, как у Христа, лицом, помог мне собрать твои еврейские пасхальные кастрюли. Он понятия не имел, с чем имеет дело… Испачкал руки об один из горшков, но только улыбнулся и взял под козырек измазанной сажей рукой. Угадайте, что я тогда сделал?

— Мы уже знаем, что ты тогда сделал, — устало заметила Вера.

— Поблагодарил его сквозь зубы на идише. Лейтенант-Христос обтер руки носовым платком со свастиками и только улыбался. Я поблагодарил его на идише, и он спросил, откуда я родом — из Баварии или из Тироля, на таком необычном немецком языке я говорю, хотя и на удивление бегло. Ха! На необычном немецком, видите, ли!..