Читать книгу - "Влюбленные лжецы - Ричард Йейтс"

— Убираешь — что?

— Вот, гляди. Театральные программки. Мы с папой видели уже пять разных оперетт Гильберта и Салливана, и я сохранила программки. В следующий раз мы идем на «Микадо».

— Мак… что?

— Микадо — это японский император, — объяснила она. — Должна быть хорошая оперетта. Но мне больше всего нравятся «Пензанские пираты», и папе, думаю, тоже. Он даже прислал мне ноты, всю партитуру.

Рассел никогда не видел ее такой живой и разговорчивой — разве что когда она приводила в гости какую-нибудь школьную подругу, но и тогда все, что он слышал из их разговоров, сводилось вроде бы к непроизвольному хихиканью. Теперь же она, как могла, пересказывала либретто, стараясь не особенно вдаваться в детали, чтобы Гарри было проще уловить общий смысл. Еще в самом начале своей речи она слегка махнула им рукой, чтобы заходили, и вскоре они фактически завладели ее комнатой: Гарри расположился на единственном стуле с пачкой программок на коленях, а Рассел встал у окна, заложив большие пальцы под ремень.

— Но лучшая роль, как мне кажется, — продолжала она, — лучшая роль там у полицейского, это второстепенный персонаж. Он такой неуклюжий и грубоватый.

Она сделала несколько шагов и повернулась, изображая, какой он неуклюжий и грубоватый.

— Он такой славный, и у него чудесная песня.

И она запела, изо всех сил сдерживая улыбку и стараясь изобразить сразу и кокни, и низкий мужской голос:

Если враг не занят делом грязным

— делом грязным.

— Да, и я еще забыла сказать, — проговорила она, нервно поправляя волосы, — там на сцене еще куча людей, целый хор, и они все время вступают и повторяют конец каждой строчки, вот так:

— делом грязным.

И не строит планов он коварных

— он коварных.

Кажется он честным гражданином

— гражданином.

Ищущим лишь радостей невинных

— стей невинных.

И непросто чувства обуздать нам

— обуздать нам.

Долг перед законом исполняя

— исполняя.

Непроста у полицейского работа

— работа.

Гарри Снайдер скривился и медленно, громко рыгнул, как если бы ничего более идиотского и тошнотворного он никогда в жизни не слышал. Изображая рвоту, он рассыпал программки по полу. В ответ Рассел, чувствуя себя соучастником, издал короткий, натянутый смешок, после чего в комнате воцарилась тишина.

В считаные секунды удивление и обида на лице Нэнси сменились яростью. Потом она, наверное, заплакала, но в тот момент даже и не собиралась.

— Ладно, вон отсюда, — сказала она. — Убирайтесь. Оба. И побыстрее.

И они, как клоуны, покорно заковыляли из комнаты, исступленно кривляясь, пихая друг друга и гримасничая, стараясь инсценировать отступление, чтобы поиздеваться над ее гневом. Когда они вышли, она так двинула дверью, что с потолка в коридоре посыпалась краска, а они до самого вечера не знали, чем заняться, и слонялись по двору, стараясь не глядеть друг другу в глаза, пока Гарри не позвали домой.

Когда Элизабет наконец вернулась, выглядела она «ужасно» — именно в этих словах Люси сообщила об этом своей дочери.

— То есть ты считаешь, что у нее все кончилось? — сказала Элис. — С Джадом?

В том, что касается поведения взрослых, она привыкла полагаться на свою мать, потому что больше спросить было не у кого, но далеко не всегда из этого выходил толк: месяц назад девочка из девятого класса бросила школу из-за беременности, и Люси отнеслась к этой новости с таким отвращением, что дальнейших разъяснений требовать было бесполезно. Теперь она сказала:

— Ну, об этом я ничего не знаю и надеюсь, что ты тоже не будешь приставать к ней с личными вопросами, потому что нас это на самом деле не…

— С личными вопросами? С чего бы я стала это делать?

— Ну, просто ты все время суешь свой нос в личную жизнь других людей, дорогая моя.

И Элис отошла с оскорбленным видом — в последнее время это выражение появлялось у нее на лице чаще, чем у ее матери или брата.

Семейство Тауэрсов старалось в основном не попадаться Элизабет на глаза, и Нэнси тоже; складывалось впечатление, что в доме поселился посторонний человек. Она тяжело спускалась по лестнице на своих шпильках, стояла у окон в гостиной, глазея в глубокой задумчивости на Почтовое шоссе, нехотя поглощала все, что бы ни положили ей на тарелку, и много пила после обеда, с раздражением пролистывая кучу разных журналов, — при всем этом Элизабет, казалось, не замечала, сколько неудобств она создает окружающим.

Как-то вечером, когда дети давно уже были в постели, она отбросила в сторону «Нью-Репаблик» и заявила:

— Люси, у нас, кажется, ничего не получается. Мне очень жаль, потому что идея сама по себе прекрасная, но нам, судя по всему, надо начинать подыскивать отдельное жилье.

Люси сидела как оглушенная.

— Но мы же подписали контракт на два года, — проговорила она.

— Ну и что? Я разрывала контракты раньше времени, да и ты тоже. Кто их не разрывал. Видимо, нам с тобой такая жизнь просто не подходит — вот и все, да и детям тоже не нравится, так что давай ее прекратим.

У Люси было такое чувство, будто ее бросил мужчина. Она сделала над собой усилие, чтобы быстро справиться со слезами, — она понимала, что плакать по такому поводу смешно, — и спросила с некоторым колебанием в голосе:

— А ты, значит, переедешь в город? К Джаду?

— О боже мой, нет. — Элизабет встала и заходила по ковру. — Это трепло. Надменный позер, пьяный сукин сын, — но как бы то ни было, он со мной порвал. — Она горько усмехнулась. — Видела бы ты, как он со мной порвал. Слышала бы ты. Нет, я поищу что-нибудь типа того, что у меня было, или, может, что-нибудь получше, где можно будет просто сидеть тихо и в одиночку… заниматься своими делами.

— Элизабет, мне бы хотелось, чтобы ты хорошенько это обдумала. Я знаю, у тебя была трудная зима, но это ведь с твоей стороны несправедливо. Послушай, выжди пару недель или месяц, а потом уж решай. Потому что здесь ведь есть и преимущества — ну, или могут быть. И потом, мы же друзья.

Слово «друзья» повисло в воздухе, и Элизабет на некоторое время замолчала, будто присматриваясь к нему. Люси уточнила:

— Я имею в виду, что у нас бесспорно много общего, и потом, мы…

— Ничего у нас нет общего. — Глаза Элизабет блеснули злобой, которой Люси никогда в них не видела. — У нас вообще нет ничего общего. Я коммунистка, а ты, наверное, голосовала за Альфа Лэндона[9]. Я всю жизнь работаю, а ты пальцем о палец не стукнула. Я никогда даже не задумывалась об алиментах, а ты на них живешь.