Читать книгу - "Наглядные пособия - Уилл Айткен"

К тому времени как я поднимаюсь на самый верх лестницы и выныриваю из туннеля тории, колокола переходят на бравурную вариацию «Темы Лары» из «Доктора Живаго»[47]. Передо мной — парковочная площадка, совсем пустая, если не считать нескольких машин и трех туристских автобусов. С другой ее стороны — прихотливо украшенные золотые ворота. Между ними и парковкой — узкая полоска сада. Деревья и кусты, подстриженные в форме шахматных фигур, уводят мимо цветочных часов. Большая стрелка — на красной капусте, маленькая — на куртинке розовых маргариток, так что времени, надо думать, четверть десятого. Я опоздала.

В сторожке привратника никого нет. Пытаюсь громыхнуть золочеными воротами, однако ворота закреплены наглухо. За воротами стайками бегают девчушки в коротких клетчатых юбках в складку, белые блузки с длинными рукавами в ярком солнечном свете так и ослепляют чистотой. И все — в беретиках, в розовых, пурпурных, зеленых, синих, даже несколько золотых есть. Хочу их окликнуть, но как? Коннитива?[48]Полной дурой себя почувствую. Кроме того, девочки меня игнорируют, даже те три в зеленых беретах, что идут к воротам с ведром мыльной воды. Они опускаются на колени прямо на мелкий гравий и надраивают золоченый металл зубными щетками «Люсит». Господи милосердный, небось совсем спарились в этих своих беретах, юбках и плотных зеленых гетрах, однако ж ни одна даже не вспотела, а я вот стою по другую сторону золоченой решетки, и щеки у меня блестят от испарины, а на ткани между титьками проступило влажное пятно Роршаха[49].

Улыбаюсь девочкам сквозь решетку и шепчу: «Коннитива». Те не поднимают глаз, хотя одна, по всему видно, с трудом сдерживает смех. «Сумимасэн», — шепчу я. Хохотушка поднимает глаза. Я складываю ладони, кланяюсь и говорю: «Отведите меня к вашей начальнице». Девочка прикрывает рот ладошкой и бежит через двор. Ее товарки продолжают мыть и чистить — шкряб-шкряб-шкряб, — отдраивая золотые розетки с завитушками и аккуратно промокая их досуха мягкими белыми тряпочками.

Спустя несколько минут хохотушка возвращается, кланяется мне из-за решетки и говорит: «Тётто маттэ кудасай»[50], что означает приблизительно: «Стой, где стоишь, и жди, иностранная сучка». Берет тряпку и принимается полировать золоченую петлю.

Блуждаю между зелеными шахматными фигурками, натыкаюсь на еще одну девичью группу — бригаду «оранжевые береты»; эти «причесывают» безупречный газончик лилипутскими грабельками. «Сумимасэн, — бурчу себе под нос. — Суми-мать-вашу-масэн». Те даже глаз не поднимают.

Там, где полоска садика заканчивается, по плите розового гранита сбегает вода. На постаменте зеленого гранита — две мраморные камеи, изображающие двух парней явно западного типажа. Под резной надписью по-японски — пластиковый ярлычок с переводом: «КРУГЛЫЕ ПОРТРЕТЫ — ИТАЛЬЯНСКИЕ СКУЛЬПТУРЫ РИЧАРДА РОДЖЕРСА И ОСКАРА ХАММЕР-СТАЙНА».

Она стоит рядом: понятия не имею, откуда она взялась. Миниатюрная, хорошенькая, темные волосы, темные глаза — словом, ничем не отличается от всех прочих девушек, что я видела сквозь решетку, вот только в «штатском», в шелковой серебристой тунике, достаточно короткой, чтобы не закрывать точеных мускулистых ног. Сзади, из-под ворота туники, полоска ткани, достаточно длинная, чтобы поймать ветер, развевается, точно укороченный плащ. А на задниках кроссовок — крохотные серебряные крылышки.

Я как раз пытаюсь рассортировать мои девятнадцать японских фраз на все случаи жизни, когда она произносит — с безупречными оксбриджскими интонациями:

— Луиза Пейншо? Я — Гермико, личный ассистент мистера Аракава. Он попросил меня извиниться перед вами за неразбериху у ворот.

— Ага, конечно. — Небось локти себе грызет от отчаяния. Теперь моя очередь каяться. — Извините, что так опоздала. На карте школа казалась куда ближе к остановке «Курама».

— И, боюсь, когда спектакля нет, автобусы ходят ужасно нерегулярно, — любезно подхватывает Гермико.

— Я и не знала, что тут есть автобусы.

Она разворачивается и впервые смотрит на меня — действительно смотрит. Странное ощущение: здесь встретиться глазами — все равно что пернуть в битком набитом лифте: да, случается, но только в силу неизбежности.

— Вы доехали на такси — так далеко?

— Я дошла пешком. Гермико широко улыбается.

— Я тоже предпочитаю этот способ передвижения. Опускаю взгляд вниз, на ее ноги.

— Следующий раз обзаведусь более подходящей обувью.

— Нравится? — Она поворачивается на каблуке так, чтобы я могла лучше разглядеть тисненые серебряные крылышки.

— Это вы здесь купили?

— В Токио, — отвечает Гермико. — Знаете бутик «Трагические развлечения» в Хараюку?

— Да я в Токио всего пару дней пробыла.

Мы проходим между ладьей и слоном, громадные золотые ворога распахиваются, бригады чистильщиц в юбочках нигде не видно.

— Если не возражаете, — говорит Гермико, — мы с вами пройдем через зал «Благоуханный сад»; у труппы «Огонь» там генеральная репетиция. Мистер Аракава подумал, что вы перед интервью захотите взглянуть на девочек в деле. Вы когда-нибудь видели «Чистые сердца» на международных гастролях?

Я качаю головой.

— Мы играли и на Бродвее, и в Лондоне, в Уэст-Энде, хотя особого успеха не имели ни там, ни там. Зрители сочли нас несколько странными.

И кто бы мог подумать.

Зал «Благоуханный сад» и два здания по бокам — малый зал «Кокон» и административное здание «Уголок радости» — очень похожи на Линкольнский центр[51], если, конечно, возможно вообразить себе Линкольнский центр, оштукатуренный розовым. Сквозь стеклянную оболочку зала «Благоуханный сад» различаю высокую двойную лестницу, что вьется вокруг тотемного столба из розового стекла, подсвеченного изнутри.

— Весь комплекс, — поясняет Гермико, в то время как двери зеркального стекла расходятся, пропуская нас в фойе «Благоуханного сада», — спроектировал выдающийся японский архитектор Кон Эдо. Вы знакомы с его работами?