Читать книгу - "Субмарина - Юнас Бенгтсон"

Она тебе, наверное, рассказывала об этом, Ана. Я ведь правда был… Я был молодцом, большим молодцом. Мне теперь трудно это представить, я не могу думать… Всё очень… Когда я ночью встаю пописать, я не знаю, кто писает, я не знаю, и, когда я ложусь обратно, возникают картины войны, они приходят… Наш сосед.

Рассказывая о соседе, он вырывает клочки травы с лужайки. Сосед, ему выстрелили в живот, и он не смог добраться до своего этажа. Лежал на их придверном коврике, и кричал, и кричал. Они были дома одни. Это уже после того, как закрылись школы. Они услышали его. Эти крики, они становились все ближе и закончились у их двери. Они втащили его в прихожую. Заткнули рану носками и футболками, в одном из отцовских фильмов они видели, что так делают. А он все кричал. Ужасный звук. И в конце концов у них осталось лишь одно желание: чтобы этот звук прекратился. Они закрылись в туалете. Били по трубам сковородками и кастрюлями, пели как можно громче. Но звук все продолжался, эти вопли. И они заткнули ему рот носками, а звуки все продолжались, но уже более приглушенные. Они сели на пол в гостиной, закрыли дверь в прихожую. Играли в карты. Громко обсуждали игру, а через какое-то время звуки стихли.

Иван смотрит в бутылку, затем поднимает глаза, он вернулся. Перед ним высится холмик из травы.

Я встаю и отхожу на пару метров.

Возможно, всего лишь возможно, там, в пролетающем над нами самолете, кто-то смотрит в маленькие круглые окошки. И видит крошечного человечка, стоящего на возвышенности, в траве, упершись в бок рукой, а от него в сторону заходящего солнца бьет совершенно прозрачная струя мочи.

25

Я покупаю бутылку белого вина для Софии. Не виделся с ней, с тех пор как забрали мальчика Уже несколько дней. Почти неделю. Стучу, пока она не открывает. Тушь размазана по щекам, похоже, с тех пор и не мылась. Открываю окно. Запихиваю ее в ванную. Все это молча. Сначала включаю холодную воду, она судорожно глотает воздух, по щекам течет тушь. Затем горячую. Прямо под душем она снимает платье. Иду в комнату, нахожу штопор, откупориваю принесенную бутылку, достаю бокал. Из ванной она выходит уже с осмысленным взглядом. Смотрит на меня, берет протянутый бокал. Пьет, держа обеими руками. Садится на постель, пьет. Наливаю еще. Берет у меня зажженную сигарету. Еще пьет. Говорит: все будет хорошо. Сперва едва слышно. Потом повторяет еще раз, увереннее. Все будет хорошо. Словно подтверждая свои слова.

— Я верну его, Ник. Обязательно верну.

Снова наполняю бокал.

— Я обязательно верну его.

По мере того как бутылка пустеет, к Софии возвращается жизнь.

26

Иван говорит: я помню кое-что, я это однажды видел по телевизору. Олимпийские игры. Толкатель ядра. Я был еще не очень большой.

Так он говорит, без всякого повода, без предисловий. Он забывает: чтобы заговорить, нужно оправдание; нужно сделать вид, что ты говоришь о чем-то другом. Нельзя начинать напрямую, надо покружить вокруг да около и только затем вырулить на свои проблемы. А вот так, ни с того ни с сего… Только сумасшедшим свойственна такая прямота.

Он говорит: на этих Олимпийских играх был один спортсмен, который пару раз обернулся вокруг своей оси такими характерными шажками и метнул ядро, и при этом кричал или даже вопил, это был вопль — вопль, шедший от низа живота и выходивший через горло, и, пока ядро летело, видно было, что рот открыт, распахнут, как будто вопль продолжался, но звука не было.

Мы идем по улице. Иван и я. Город измотан жарой. В конце месяца у всех кончаются деньги, люди не верят, что снова наступят холода. Смотрят телик с открытыми окнами и, засыпая, потеют. Проходя мимо окон первого этажа, мы слышим обрывки новостей, звуки телешоу, автомобильных погонь и перестрелок.

Иван говорит: сначала подбежал судья, потом врач. У атлета заклинило челюсть. По-видимому. К этому выводу Иван пришел позднее. А тогда он видел мужчину в окружении других мужчин, мужчина кричал, но звука не было. Иван вспомнил атлета, когда впервые увидел «Крик» Эдварда Мунка. Он видел картину в книжке, в гимназии. Подумал о заклинившей челюсти.

Мы гуляем молча. Не знаю, что обо всем этом сказать. Но к такому положению дел мы оба привыкли. Тут Иван останавливается:

— Вот она.

Мы на Ягтвай. Машина, на которую он показывает, припаркована напротив нового бетонного дома. Иван повторяет:

— Вот она.

— Это машина, Иван.

— Да, но это та самая машина, я уверен, что это та самая машина.

Машина припаркована двумя колесами на велосипедной дорожке, старый «БМВ», окрашенный в переливающийся нежно-голубой цвет, этим летом мне встречалось много машин такого цвета.

— Это та самая машина — машина парня, который меня побил.

— Уверен?

— Да, да Посмотри на нее, как тут ошибиться?

Да тут он, пожалуй, прав, столько всякого дерьма на нее понавешано, что глазам больно. Она выделяется из массы. Какой-то мастер потратил кучу денег и времени, навешивая спойлеры, обода, юбки, ничего фирменного, «бээмвэшного», говно полное, годится, только чтобы девочек снимать.

— Ты уверен?

Иван кивает. Перехожу дорогу, беру табличку «дорожные работы», железку с тяжелым основанием и треугольной металлической пластиной. С ней трудно управляться одной рукой. Лобовое стекло не рассыпается, оно прогибается и белеет там, куда попадает железяка Иван таращится на меня.

— Давай же.

Иван перебегает через дорогу и берет другую табличку. Юбкам достается в первую очередь. Это проще всего. Они не металлические, из стекловолокна, приклеены к машине. Мы бьем, а они разлетаются на куски. Теперь двери, вот так, подправим форму кузова. Теперь окна. Иван лупит по габаритам. Улыбка до ушей, в первый раз вижу его таким оживленным, в первый раз. Бьем, пока не поднимается крышка багажника. Мы перебили все. Все, что можно. Люди проходят не останавливаясь. Не осталось ни одной ровной поверхности, и я прошу Ивана постоять у стеночки, сделать перерыв, а я отойду на минуточку. Он кивает, не спрашивая, куда я иду.

А я иду к киоску на углу, покупаю поллитровку, пачку спичек и бутылочку бензина для зажигалок. Бензина для зажигалок «Зиппо». Когда я возвращаюсь, Иван стоит на капоте, не терпится ему, перевозбудился. Стоит, молотит своей железякой по крыше, табличка сто лет как отлетела, ругается по-сербохорватски и громко смеется.

— Ну-ка спрыгивай, Иван.

Еще три удара железякой, и мои слова наконец достигают цели. Он слезает с машины и выжидающе на меня смотрит. Я лью бензин сквозь разбитые стекла. Опустошив бутылку, швыряю ее на заднее сиденье. Рукой делаю Ивану знак отойти, как фокусник, собирающийся исполнить особенно сложный, а может, даже опасный трюк. Вынимаю спички. Чиркаю одной, поджигаю коробок и бросаю его сквозь окно на переднее сиденье.

— Беги, Иван, беги давай!