Читать книгу - "Король - Дональд Бартельми"

Официант приближаючись с длинной цветочной коробкой цвета сурового полотна.

– Ты заказал мне цветы. Как это мило.

– Я не заказывал, – сказал Ланселот. – Однако явно следовало.

– Адресовано джентльмену, – сказал официант.

Ланселот открываючи коробку.

– Что это?

– Моя булава – моя вторая любимая булава. Я давеча оставил ее в мужской уборной „Агнца и Стяга“. Ее кто-то вернул.

– Там записка.

Он распечатал конверт.

– Это не записка, а каракули. Похоже на математическую формулу. – Он сунул клочок бумаги в дублет. – Как бы то ни было, я очень рад, что она ко мне вернулась. Уже не рассчитывал с нею свидеться.

– А имя у нее есть?

– Я называю ее „Поток Терзания“.

– Очень воинственно. Вселяет ужас.

– Я всю свою жизнь что-нибудь крушил , – сказал Ланселот. – Неужели это лучший способ существования на свете?

– По крайней мере, достоинство твое признано всеми. В моем же случае все полагают, что я – просто то или просто это. Просто прекрасна, как правило. Говорят, я добиваюсь всего, чего пожелаю, просто будучи прекрасной.

– А я – сокрушеньем.

– Говорят, у меня в голове не наличествует мозгов. Говорят, я ужасная женщина и погублю все королевство.

– Крушу, себя не помня, изо дня в день; только сокрушишь что-нибудь как полагается, тут же сваливается что-нибудь еще и тоже требует сокрушенья…

– Говорят говорят говорят…

– Долженствование здесь попирается, – сказал Ланселот. – Вероятно, долженствование должно говорить само за себя, но я ни разу не видел, чтобы с ним обращались должным образом – ни в печати, ни с лекционной кафедры. Когда та охотница всадила стрелу мне в попу, деяние сие стало оскорблением долженствованию. Этого не должно было произойти. Я рассказал эту историю сэру Роже, и теперь он пересказывает ее без устали всем, кто скачет через его заставу. Чтобы рыцарь Круглого Стола пронзен был эдаким манером, да еще и женщиной, – значение сего превышает любую курьезность. Это уже относится к области того, что не должно произойти , а данная категория обладает значительным философским интересом, как легко признает всякий, кто когда-либо интересовался аномалиями. Оскорбление моему достоинству и рядом не стоит с оскорблением долженствованию.

– Вполне, – сказала Гвиневера.

– Любовь наша, сходным же образом, есть афронт долженствованию – для начала, пощечина привычной морали, а затем пощечина морали непривычной, уже хотя бы тем, что означенную любовь так дьявольски трудно консуммировать: откуда ни попадя лезут журналисты, Артур невозможно благороден в рассуждении всего этого, и прочая и прочая. „Должно“ любви, по крайней мере, должно быть возможным.

– Именно, – сказала королева.

– Мне нравится, что ты меня так хорошо понимаешь, – сказал рыцарь. – Меньшего я и не ожидал. Война – вот, разумеется, еще один пример.

– Разумеется, – сказала королева. – Не должно ли нам теперь возвратиться в мои покои?

– В Британии слишком много негров, – сказал Ха-Ха. – Ваша их-миграция из Египта, Индии, с Кариб и еще бог весть откуда губит страну. В Альбионе слишком много туземцев, белые пришельцы. Вы проиграете войну.

– Вот злобный чертяка, а? – сказал Артур.

– Язычок у него еще тот, – сказал Ланселот. – А скажите, вы когда-либо встречали поистине черного рыцаря?

– В смысле – черного черного?

– Да.

– Не припоминаю.

– А я встречал одного, – сказал Ланселот, – и он парень просто редкий. Из Африки. Так и блещет успехами. Я доставлю его пред ваши очи, чтобы вы могли вести с ним беседы, ежли пожелаете.

– Ланселот, вы уходите от вопроса.

– Которого?

– Войны. Она проистекает плохо. Все наши полевые командиры вершат чудеса, но война все равно идет плохо.

– Ветер переменится.

– Нет, не переменится, – сказал Артур. – Все дело в Уинстоне. Который трудится под впечатлением, что всем заправляет он. Вы видели ставку, которую он себе выкопал под Уайтхоллом?

– Не видел.

– Распрочертовское сооружение. У него там комнаты для карт и комнаты для телексов, комнаты для расшифровки и зашифровки, а также еще бог знает что. И уместно аскетичная спаленка на тот случай, если тяготы ведения войны вынуждают его там заночевать. На кровати – армейское одеяло. Ставка тянется на много миль вдаль и вширь. После войны все это станет Музеем Уинстона, попомните мои слова. Красный телефон, зеленый телефон, синий телефон…

– Вообще-то он парнишка не сильно военный, – сказал Ланселот. – По нашим представлениям. Хотя, я полагаю, флот может считаться своего рода вооруженной силой. Я слыхал, он уже утопил нам пару линкоров.

– „Принца Уэльского“ и „Отпор“, – сказал Артур. – И еще два пошли ко дну, только об этом пока никто не знает. Итальянцы подловили их в гавани. Люди-лягушки.

– Иисусе милостивый.

– Что это за Коричневый Рыцарь, о котором бредит Ха-Ха?

– Сомневаюсь, что персона сия вообще существует. Я прямо спросил о нем Гвиневеру, и она ответила: „Вздор“. Как и любой другой, я готов ревновать, но есть догадки, которые лучше не строить. То, что Теннисон называет „времени войной, ведущейся с духом человечьим“, проистекает как раз из подобных грез.

– Воистину. Кстати, поздравляю вас с захватом того бронированного батальона в Норвегии.

– То был всего лишь батальон.

– То было чудо. Весь батальон захвачен одним человеком! Есть ли награды, которых у вас нет?

– По-моему, нет.

– Значит, учредим новую. Что-нибудь с розочкой…

Вальтер Безденежный обращаючись к массам.

– И если реку я пастве своей: „Сюдой!“ – пасется она сюдой, а реку ей: „Тудой!“ – пасется она тудой, ибо знайте, что всегда стремился я и предпринимал изо всех своих сил и способностей наставлять паству свою в тех направлениях, кои самому мне казались наилучшими, хотя иные рекомендовать могли совершенно иначе и доходить числом своим до сотни. Тщась, следовательно, разместиться относительно паствы, знайте, что помещаться можете вы либо в пастве, либо вне ея, точно как агнец, отбившийся от паствы, полагается вне паствы, и смерть грозит ему от волка, взыскующего тех, кто от паствы отпал. И точно как волк взыскует тех, кто от паствы отпал, дабы такого пожрать и плоть его растерзать, так и нечестивые члены Круглого Стола жиреют на плоти и сокровищах Англии, супротив Воли Божеской, сколь ни голосили б они „Иисусе милостивый“, и „смилуйся, Иисусе“, и „спаси мя, Иисусе“, и „будь на то воля твоя, Иисусе“, да и тому подобное, лишь собственной чести и металлу презренному потворствуют они, к вящему унижению простого люда, стенающего в уездах своих и селах, а тако же в вульгарных волостях. Знайте же, что сам я в поведении своем никогда не наставлялся соображениями шкурных интересов или чести, либо желанием выглядеть мудрее прочих, либо выше их, и не тщился отвечать чему бы то ни было, окромя бережного, строгого и чуткого уважения воли Господа Нашего Благословенного, чему учен был посредством долгих, прилежных, непредвзятых и благочестивых изысканий. И рек Господь, что роскошь помпезная и гордыня тех, кто именует себя „истинными рыцарями“ и „содружеством“, притесняет сирых и убогих, а тако же досаждает всякому превыше всяческой мочи и присваивает себе все доброе, что суть плоды трудов честных мужчин и чаяний честных женщин. И станут они погибелью Англии, и долг каждого честного мужа и жены низвергнуть их, и повергнуть их, и стащить их прямо в грязь. И ежли не внемлете вы мне, явлю я вам многий плач и скрежет зубовный, такой, что зубы ажно в пемзу сотрутся, а плач на милю вверх подымется, и прекрасные долы наши все усеются осколками зубов, и плач пойдет зело многообразный, аки…