Читать книгу - "Коктейльные вечеринки - Анна Берсенева"

– Слишком много пьют и слишком много рисуются друг перед другом, – сказал он.

Накануне они провели вечер врозь, потому что Свен переезжал из квартиры своего приятеля во вгиковское общежитие, куда Веру не пропустили бы. Время без него показалось ей невыносимым, но, конечно, она не сказала ему об этом, когда назавтра они встретились у памятника Маяковскому.

Что вгиковские слишком много пьют и слишком много рисуются, Свен сказал в ответ на ее вопрос о том, как прошел его вчерашний вечер. Тон у него был извиняющийся, и сердце у Веры затрепетало, забилось, как птица в оконной раме. Он извиняется за то, что они не встретились вчера, и вчерашний вечер кажется ему таким же бессмысленным, как ей. Она поняла это так ясно, как если бы он прямо назвал причину, но все-таки спросила:

– О чем же вы разговаривали?

– Обо всем сразу. – Он пожал плечами. – Там было два Андрея, они пересказывали сценарий, который хотят написать. О русском художнике из Средних веков, я не запомнил его фамилию. Он писал иконы.

– Так это Андреи много пили? – засмеялась Вера.

Свен посмотрел на нее тем взглядом, от которого у нее замирало сердце, и улыбнулся. Улыбка у него была особенная, только в глазах, лицо от нее не становилось веселым.

– Я кажусь тебе слишком серьезным? – спросил он.

– Совсем нет. – Вера смутилась. – Просто я представила, как все напились, а ты не очень.

– Думаю, я тоже напился очень. Но от этого разговор не показался мне осмысленным.

Вера не напивалась ни разу – стакан вина, и то не крепленого, был для нее пределом. Ирка фыркала, что музыканты все свихнувшиеся на своих занятиях, жизни не видят из-за пианино, и в общем была права. Вера находила в музыке так много, что все остальное казалось ей второстепенным. Прежде казалось.

– Мне было неловко из-за того, что я не могу разделить их пафос, – сказал Свен. – Но все это… Как в детской энциклопедии. Они знают о религии так мало, что об этом даже нельзя говорить всерьез. Тем более нельзя на такой наивной основе сделать сценарий о художнике, который пишет иконы. Я все время хотел им об этом сказать, поэтому мне все время приходилось себя останавливать.

– Почему приходилось останавливать? – не поняла Вера.

– Какое я имею право им указывать? Мой отец пастор, а им запрещают молиться.

Вера очень сомневалась, что одновременно напившиеся Андреи так уж сильно хотели молиться, но говорить об этом Свену не стала. А может, и хотели, кто их знает. Когда папа умер, мама пошла в церковь Иоанна Воина на Якиманке и заказала по нему сорокоуст, хотя Вера никогда ее молящейся не видела.

Движение на площади уже нарастало на вечерний манер. Метро выдыхало людей, у зала Чайковского тянулась очередь за билетами на сегодняшний концерт, из сада «Аквариум» с летней беспечностью доносилась музыка. У памятника Маяковскому собралась небольшая толпа. Это произошло как-то незаметно, Вера не сразу и поняла, что люди именно собираются вместе, а не просто встречаются по двое-трое. Один из пришедших встал рядом с памятником и начал читать стихи.

– Ой, здесь же часто стихи читают! – вспомнила она. – Даже Вознесенский и Евтушенко. А этого поэта я не знаю. Однажды Ахмадулину слышала, но тогда мне просто повезло. Заранее ведь не узнаешь. Послушаем?

Тут она сообразила, что Свену не может быть интересно слушать русские стихи, в которых ему не понятно ни слова. Но он неожиданно ответил:

– Да, конечно. Жаль, что у меня нет камеры. Когда-нибудь я сделаю фильм. Назову «1968 год».

– Почему тысяча девятьсот шестьдесят восьмой?

– Потому что именно сейчас начались большие события. Мир меняется, люди не хотят жить по-старому. Везде турбулентность и революции.

– Какие революции?

Ее удивили его слова. Это же что-то из газет. В «Правде» вечно пишут, что во всем мире будет революция, пролетариат свергнет буржуазию, и приходится это читать, потому что по понедельникам в училище политинформации. Но никто во все это не верит, в статьи не вчитывается, и Вера меньше всех.

– В Париже сейчас студенческие бунты. По сути это настоящая революция, – сказал Свен. – И Кон Бендит выглядит новым Маратом. Со всеми возможными последствиями.

Про студенческие бунты в Париже Вера знала. Но из-за чего они происходят, не понимала, про Кон Бендита и вовсе слышала впервые…

Вдруг ей стало ясно, что для Свена все это совсем не так, как для нее, не отвлеченно, а очень близко. Эта мысль обожгла холодом, как дыхание Снежной королевы. Вера вздрогнула.

«Ведь он уедет, – подумала она. – Все кончится, совсем скоро оборвется».

Сколько еще Свен пробудет в Москве, она не знала. Сказал, что стажировка на киностудии продлится до конца августа, и после тех его слов лето показалось ей каким-то сказочным временем, которое не кончится никогда. Но ведь это не так. Ведь и лето кончится, и… И все кончится.

– Что-то случилось, Вера? – В голосе Свена послышалась тревога. – Или тебе не нравятся стихи?

Вера поняла, что ее лицо переменилось слишком сильно.

– Нет-нет, – поспешно сказала она. – Ничего не случилось. И стихи нравятся.

– Тогда подойдем поближе. – Он двинулся вперед. – Ты послушаешь, а я посмотрю.

Продвинуться вперед удалось лишь на несколько шагов, потому что люди стояли плотно. Вере мало что было видно: она оказалась позади Свена, и его широкие плечи заслоняли происходящее возле памятника. Хорошо, что поэт был долговязый, да и читал так громко, что это и Маяковскому понравилось бы.

– А теперь слушайте мои стихи в честь Пражской весны! – выкрикнул он.

Вера хотела перевести это Свену, ему точно будет интересно, он же только что был в Праге и весну эту видел своими глазами. Но прежде чем она успела произнести хоть слово, прямо ей в ухо негромко прозвучало:

– Забирай своего хахаля и маршируй отсюда, пока цела.

Она удивилась так, что даже не сразу обернулась. А когда обернулась, то увидела прямо перед собой бесцветные глаза на лице таком размытом, как будто у нее вдруг образовалась дальнозоркость. У Веры была хорошая зрительная память, но это лицо забывалось быстрее, чем она успевала его разглядеть.

Она хотела ответить, но непонятно было, что отвечать. И даже кому отвечать, тоже стало непонятно буквально через мгновение: бесцветные глаза скользнули в сторону и исчезли.

– Подумай, шлюшка, с кем связалась, – было последнее, что она услышала.

Это подействовало как плевок в лицо или пощечина. Ни того ни другого ей никогда получать не приходилось, и она растерялась так, что не могла произнести ни слова, а только моргала бессмысленно и хватала воздух ртом.

Неизвестно, что Вера сделала бы дальше – прокричала бы что-нибудь громкое и бессвязное, потащила бы Свена вперед, к самому постаменту памятника, попыталась бы увести его отсюда, убежала бы одна или, может, заплакала бы, – но тут в толпе возникло движение, беспорядочное, однако подчиняющееся какой-то внешней силе. Потом стало видно, как несколько милиционеров ввинчиваются в самую гущу людей слева, со стороны зала Чайковского, и сзади, с улицы Горького, разделяя толпу на части. И сразу все вокруг переменилось: люди, только что слушавшие стихи, вдруг заметались, бросились врассыпную, а долговязый парень, который стихи читал, отпрянул от памятника так резко, что можно было бы подумать, он испугался, если бы не два милиционера рядом с ним – один тащил его вперед, а другой подталкивал в спину.