Читать книгу - "Сердце в опилках - Владимир Кулаков"

Вспыхнул полный свет, словно солнце вырвалось из ночного плена, взлетев над горами. Всадники с гиканьем перешли в галоп и закружилась каруселью кавказская история…

Джигиты выскакивали на манеж, исполняли головокружительные трюки и исчезали за кулисами, перепрыгивая на лошадях через барьер замкнутого круга. Сложность номера всё возрастала, и уже не хватало фантазии, — что же ещё можно этакое, виртуозное, выдумать, галопируя на лошадях? А джигиты, под овации, всё удивляли и удивляли…

Пашка с Захарычем, за кулисами, принимали вылетающих с манежа ахалтекинцев, иногда, по инерции, пробегая с ними несколько шагов, разворачивали и подавали для следующих заездов. Наступала самая горячая пора в жизни старого берейтора и молодого служащего по уходу за животными.

Свободные от заездов джигиты помогали им.

Всё работало безукоризненно, как дорогой часовой механизм. Всадники даже успевали по ходу шутить и «заводить» друг друга:

— Аллах акбар! — ударил пятками в бок своему коню Шамиль и пулей вылетел на манеж.

— Воистину акбар! — с оскалом куража на горбоносом лице выкрикнул Сашка Галдин и рванул вслед за Шамилем. У них был парный заезд. Они и в жизни, и на манеже были «не разлей вода».

Друзья носились по кругу, синхронно делая вокруг конских шей сложнейшие «таджикские вертушки». Шамиль в раже кричал, дико взвизгивая: «И-и-ха!». Галдин ему вторил не менее звучное: «Хэй-я!». Всё это сопровождалось, словно пистолетными выстрелами, оглушающим щёлканьем хлыста Казбека. Тот, в свою очередь, восседая в центре манежа на Алмазе, то и дело поднимая его «в свечу», подгонял лошадей и джигитов басовитым коротким: «Хэть!..»

— …Получи, фашист, гранату! — скаламбурил ещё толком не отдышавшийся Шамиль, на ходу за кулисами соскакивая с Граната.

— Э-э! За фашиста отвэтишь! — хватая за уздечку разгорячённого коня, притворно возмущённо взмахнул кистью вверх Эльбрус. Он одним махом влетел в седло, успокоил скакуна, похлопав того по мокрой шее и развернулся к манежу. Элику через заезд нужно было идти на «длинный обрыв». Джигит весь напрягся, подался вперёд, ожидая, когда распахнётся форганг. Глаза его прищурились и взяли в прицел круглую мишень арены.

Занавес открылся, с манежа, перепрыгнув через барьер, на Топазе за кулисы вернулся Шукур, который вместе с Аланом только что исполнял двойной пролаз «под живот». Алан, оставшись на манеже, сделал заднее сальто и приветствовал выезд Эльбруса, ударив себя в грудь.

— Хо-у-у! — словно ракета на взлёте зазвучало за кулисами и в мгновение ока переместилось на манеж. Конь с наездником понёсся по кругу, почти ложась боком на манеж. Копыта ахалтекинца забарабанили по деревянному каркасу барьера. Эльбрус, бросив поводья, откинулся головой к молотящим задним ногам скакуна и вытянулся в струну, держась за стремя только одной ногой. Его рука в перчатке касалась каучуковой плоти арены. Через полкруга от перчатки пошёл дым… Так виртуозно «длинный обрыв» из джигитов не делал никто. Зал в очередной раз взорвался аплодисментами.

Музыка в оркестре сменилась на финальный заезд. На манеже появилась четвёрка галопирующих лошадей. Джигиты встали ногами на сёдла и подняли руки в синхронном комплименте. Проскакав пару кругов, они один за другим соскочили с лошадей и выстроились в ряд. В центре, как «белая гора», стоял в белоснежной бурке Казбек.

Животные, перепрыгивая барьер, исчезли за кулисами. На манеж молнией вылетел Эльбрус. И тут началось!..

Ритмы «лезгинки», мелькание рук и ног, замысловатые па с гортанными выкриками, довели зрительный зал до свиста и рукоплесканий. Вот тут Эльбрус до конца раскрыл свой талант артиста, темперамент танцовщика и человека гор. Наверное, если бы к нему сейчас подключили провода, то его энергии хватило бы на освещение целого микрорайона…

Пашка, водя разгорячённых после работы лошадей, за кулисами слышал, как бушевал разошедшийся, бисирующий зрительный зал. Крики «браво!» неслись со всех сторон. Мурашки восторга от чужого успеха пробирали молодого пацана с головы до пят. Он гордился тем, что в этом успехе есть часть и его работы. «А.А». объявил антракт…

…Уставший за день цирк сонно прикрыл свои глаза, потушив разноцветные огни прожекторов и софитов. После медного мажора оркестра, аплодисментов зрителей, закулисных волнений и суеты, стояла звонкая прозрачная тишина, как тонкое стекло богемского хрусталя, нарушаемая лишь всхрапыванием лошадей, ворчанием сонного хищника, да шагами сторожа, обходящего закулисье. В воздухе стоял плотный устоявшийся запах циркового зверья и душистого сена, который живёт в цирках с его рождения.

Пашка Жарких любил ночное дежурство, когда всё погружалось в царство Морфея и ночь приобретала иной смысл.

За воротами слоновника вздыхала дремлющая Буня. Она, видимо, вспоминала свою жизнь на манеже и жалела, что всё кончилось. Басовито хрюкнув, смачно причмокивала во сне развалившаяся Краля, у которой всё ещё было впереди.

Кулисы тонули во мраке теней, таинственно шевелящихся от движений Пашки, идущего в сторону манежа. Надо было пройти этот тёмный туннель, чтобы выбраться к едва освещённому дежурными фонарями густо-красному кругу, в замкнутости которого проходит вся жизнь цирковых…

В полутёмном зрительном зале матово поблёскивали хромом и никелем оттянутые в боковые проходы ловиторки, штейн-трапе, подвесные мосты воздушных гимнастов и канатоходцев. Верёвочные лестницы уходили в тёмный купол, как единственный путь к создателю. Здесь, по ночам, парили настоящие, невидимые простым смертным, Ангелы.

Паутина стальных тросов и канатов опутывала этот спящий сказочный мир, словно зыбкий сладостный сон, который можно спугнуть неосторожным скрипом старой половицы партера…