Читать книгу - ""Тойота-Королла" - Эфраим Севела"

— У меня на этот счет никогда не было двух мнений. Только живое мясо.

— Умница! За то и ценим.

— Долго ли? До Нью-Йорка? Пока не встретишь своих, русских. Их в Нью-Йорке полно.

— Никого я, Майра, не встречу. Никто меня не ждет.

— Ты же такой общительный.

— Возможно, и по этой причине. Из-за излишней общительности. Не здесь, а в Москве.

— Ох, какая печаль в твоих глазах! Тебе больно вспоминать?

— Я скоро умру, Майра.

— Совсем раскис. Вот не ожидала.

— Моя смерть сидит во мне. И ждет своего часа.

— Ну и открытие! Каждый носит в себе свою смерть. Мы рождаемся, уже приговоренными к смерти.

— Но моя смерть вещественная, ее можно увидеть на рентгене.

— Что у тебя? Рак?

— Нет, кусок железа. Сидит в сердце. Тихо сидит. Как потухший вулкан. Пока не оживет, не зашевелится. Тогда — конец. Удалить его из сердца хирурги не решились. Вот и торчит занозой с самой войны.

Я посмотрел в ее глаза, выражавшие искреннее сочувствие, и улыбнулся, чтоб рассеять ее грусть.

— Заодно я тебе и выдал свой секрет, упомянув войну. Ты можешь определить, как я стар.

— Ты славный, ты хороший, — она ласково потерлась носом о мою щеку. — Ты долго проживешь.

— Твоими молитвами.

— Я молиться не умею. А жаль. Я бы, действительно, попросила бы Бога за тебя.

Она притянула мою голову к себе, запустила пальцы в мои волосы, и мы какое-то время сидели молча и смотрели на океан и на луну, повисшую над ним.

— Скажи, Олег, — тихо спросила Майра, — ты разделяешь мнение Тони об американских женщинах?

— Мне трудно судить. Опыт ограничен. Если уж всерьез, то ты у меня первая американка.

— И никто до меня?

— Это не в счет.

— Приятно слышать. Ты, возможно, удивишься, если я скажу, что в основном согласна с Тони. К великому моему сожалению, он прав. Вибратор и в самом деле стал зловещим символом распада американского общества. И скоро это поймут не только Тони и я. Но уже будет поздно. Как ты считаешь?

— Поздно не бывает в этом деле. Природа умна и практична. Что-нибудь придумает. Убережет мир и на сей раз.

— А вот Тонн ни во что не верит. Как можно так жить?

— Он пьян. И немного фразер. Наговорил лишнего.

— Он беспринципен. И в трезвом виде такой же? Проклинает Америку, а свои знания отдает солдатам. Обожает Россию, а учит ее врагов русскому языку, чтоб им удобнее было расправиться с ней.

— Человеку надо есть. Слава Богу, он не попрошайничает, а своим трудом добывает кусок хлеба.

— Я бы предпочла кормиться милостыней.

— Ты бы? Не знаю, как бы ты запела, если бы пришлось стоять с протянутой рукой… Но не об этом речь. Антон любит Россию. Болезненно любит. Но не любит коммунистов. Он работает против них, а не против России.

— Когда наученные им молодчики будут стрелять в коммунистов, умирать-то будут русские.

— Не без этого. На то и война. Не игра в бирюльки. Но я не предполагаю войны в обозримом будущем. Непрочный мир продержится долго. На наш век хватит. Знаешь, как мне видится нынешнее взаимоотношение сил? С позиции слабости. Мир сохраняется не потому, что сверхдержавы так уж крепки, а, наоборот, из-за их слабости. Стоят три колосса, три гиганта — Россия, Америка и Китай, стоят на глиняных ногах. У каждого своя слабость, свой изъян. Вот они и стоят, привалившись друг к другу, чтобы не упасть. Только так и умудряются выстоять. А разъедини их, закачаются и рухнут.

— О чем это вы спорите? — над моим ухом спросил Антон. Мы и не заметили, как он выбрался из воды и совсем голый, не прикрывшись и рукой, неслышно подобрался к нам по камням и отряхнулся всем телом, рассеивая брызги, как это делает собака, вылезши на сушу. Майра повернулась к нему спиной.

— Небось мне косточки перемываете? — оскалил он длинные желтые зубы, дрожа от холода.

— Угадал. Вот она никак не возьмет в толк, как ты умудряешься и ненавидеть Америку и готовить к войне ее солдат.

— Чушь! — запрыгал он на одной ноге, стараясь другой угодить в штанину — Во-первых, абсолютно неверно, что я ненавижу Америку. Я ее жалею. И оплакиваю. А что касается моей работы, то ведь это чистейшей воды блеф. Все стадо моих учеников — совершеннейшие симулянты, за казенный счет прохлаждаются на моих уроках, вместо того чтоб учиться какому-нибудь военному ремеслу. Никаких знаний им не нужно. От их медных лбов все отскакивает, как от стенки горох. Я это вижу и тоже забавляюсь, несу на уроках всякий вздор, болтаю, что на ум взбредет. И мне за это платят вполне прилично. Хватит, чтоб спиться окончательно. Так что все логично, все вполне объяснимо. И я, и мои солдаты-ученики — еще одна стайка жучков-короедов, впившихся в благодушное тело Америки и понемногу выпивающих из нее соки. А теперь, мадемуазель, можете повернуться. Я прикрыл срам. Бежим домой. Затопим камин. Я совсем продрог.

Камин растопили старыми газетами. Но дров в доме не оказалось. Антон извинился, признав, что он впервые за все лето разжигает огонь в камине и потому не запасся дровами. Их на берегу сколько угодно. Плавник, выброшенный океаном и иссохший под солнцем и ветрами. Но теперь пойти его собирать лень. Да и нужно рубить на мелкие куски. Потеря времени. А душа жаждет выпить. Антон продрог, купаясь, и хмель заметно выветрился из его мокрой, нечесаной головы.

Он нашел решение проблемы. Мы не успели его остановить. Одним ударом об пол он расколол на мелкие обломки стул с гнутыми ножками, сгреб с ковра в кучу и высыпал в еще тлевший камин.

— Распутин! — пришла в восторг Майра.

Огонь занялся с новой силой — ярко вспыхнула красная материя обивки стула.

— Хватит до утра. Есть еще пять стульев, — успокоил нас Антон и захлопотал насчет выпивки. И в этом деле возникло непредвиденное затруднение. В полугаллонной бутыли водки оставалось на самом дне. Он порылся в холодильнике, лазил в кухонный шкаф над плитой. Даже палкой пошарил под диваном. Ничего не нашел.

Но это не обескуражило Антона.

— Голь на выдумки хитра, — выразительно постучал он себя по лбу. — Тем более русская. Вся жизнь которой — поиски выхода из безвыходного положения.

Он бережно слил остатки водки в большую керамическую кружку, вынул из холодильника банку с пивом, со скрежетом вырвал в ней кольцо и направил коричневую струю туда же, к водке.

— У нас в России это называется «ерш». Есть такая рыба, ерш, — пояснил он Майре. — В студенческие годы, когда в карманах ветер свистел, а выпить отчаянно хотелось, мы смешивали сто граммов водки с большой кружкой пива и этой гремучей смесью упивались втроем. Валились с копыт коллективно. Молодо-зелено. Теперь для меня такая доза — комариный укус.