Читать книгу - "Сад камней - Яна Дубинянская"

— Я же сказала тебе.

— Но такого не может быть, — привстать, зачерпнуть новую горсть, незаметно переведя дыхание. — Потому что Михайль… он умер восемь лет назад.

Короткое движение птичьих век:

— Молодой?

Хороший вопрос, с безупречным вкусом подходящий к любой смерти. Михайлю было, дай бог памяти… кажется, сорок два. Конечно, сорок два — как сейчас мне.

— Молодой.

Губы старухи зашевелились: то ли молитва, то ли заговор-заклинание, а глаза стали неподвижными и прозрачными, будто капельки росы на паутине, и только пальцы работали все в том же ритме, запущенные раз и надолго. А я опять уронила орех и спустилась с крыльца собрать просыпанное; а стоит ли усаживаться назад, толку с меня. Попробовать еще порасспросить?.. Бесполезно. Будем ждать Отса, вернется же он когда-нибудь из своего леса.

От узкого лаза в лабиринт я оглянулась на старуху, неподвижную, с шевелящимися губами и темными кистями рук. Вернулась к себе, закрыла дверь на шпингалет и сбросила, наконец, с плеч верхнюю одежду, неподъемную, пахнущую чем-то душным, животным, а теперь ведь придется в этом ходить… если меня и в самом деле что-то здесь держит.

По-прежнему запертые ставни напротив. По-прежнему этюд Михайля, подпирающий створку, почему-то вверх ногами, неужели это я поставила так?.. да какая разница. Присела у окна, положила конверт на прежнее место, на подоконник. Дубль второй. С самого начала. Увидела, взяла в руки, вскрыла — крупно рваный волнистый край, — вынула письмо, развернула, начала читать.

Второй дубль — всегда кривое отражение первого, искаженное, перевернутое, преувеличенное и при этом более трезвое. Все не так, все под другим углом, под оправданным сомнением. Кто угодно мог написать это письмо: мало ли что почерк, да когда я видела его в последний раз, чтобы ручаться на все сто? Мало ли какие личные подробности и потаенные детали: никто не знает точно, кому и что именно о нем известно. Мало ли что родственность, близость, сходство, нащупанные, восполненные либо просто нафантазированные между строк…

Михайль. Если б оно сохранилось у меня, то его первое, единственное письмо, которое я, несмотря на его явную случайность и небрежность, помню почти наизусть, — по крайней мере можно было бы сравнить.

Но у меня ничего не сохранилось.

* * *

Привет, Чернобурка,

давно тебя не видел, не щупал твой жесткий мех, и это неправильно. Как она жизнь вообще?

А я вчера включил ящик и случайно попал на твою штуку про автозавод, извини, если перевру название, «Профессионалы», что ли? Ты будешь смеяться, но досмотрел до конца, честное слово. Ну что тебе сказать. Мы же понимаем оба: это полная туфта, заказуха, «Профессионалы» твои, — но по тому, как человек делает откровенную туфту, только и можно определить, на что он вообще способен. Гайки на снегу — гениально. И сразу же видно, что сама разбрасывала перед съемкой, и без особого смысла, так, для красоты, а работает все равно. Не знаешь как, но работает.

Вот что я тебе скажу, Маринка. Тебе надо снимать документальное кино. Настоящую, серьезную документалку по какой-нибудь мощной теме. Глобальная катастрофа, стихийное бедствие, война, что ли. Подумай, возьмись. Это будет бомба, если ты нечто подобное сделаешь, так, как только ты и умеешь. И у тебя наконец образуется имя, с которым дальше уже сможешь позволить себе выдумывать все, что угодно. Я серьезно говорю.

Муторное сейчас время, угораздило же нас с тобою вляпаться в него. В нынешнем искусстве никого не интересует ничего, кроме жизни. Искаженной, переломанной, вывернутой в особо извращенном ракурсе — но с непременной отсылкой на документальную реальность, ту единственную, которая у нас имеется к услугам каждого, одна на всех. А то, что ты выдумываешь сам, берешь из себя, изнутри, из собственной вселенной, никого не интересует. Потому что люди вообще мало интересуют друг друга.

Я свою «Репетицию времен» опять забросил, что-то она мне перестала нравиться совершенно, хоть и гениальная вещь, конечно. Холст повело на фиг, мог бы и предвидеть, нормальных подрамников таких размеров давно никто не умеет делать. Не хочется, откровенно говоря, вообще ничего. Царапаю дизайн для пары-тройки компаний, и неплохо платят. А в основном валяюсь и хандрю.

Жена мечтает затащить меня к врачу, когда-нибудь я ее точно убью. Передашь мне в тюрьму напильник в ручке флейтса и сто грамм для храбрости в банке из-под растворителя? Ни у кого другого точно ведь не допросишься.

Хорошая ты, Чернобурка. Могу представить, как тебе тяжело. Я-то по крайней мере все делаю сам, ну разве что подрамники не сколачиваю, — а у вас в кино приходится строить целую толпу идиотов, что-то им объяснять, впускать внутрь себя, не надеясь особенно, что поймут. Правда, запускайся с документальным проектом. Потом все будет легче.

Удачи тебе, зверь.

М.

* * *

Да кто угодно мог стилизовать, скопировать, подделать. В конце концов не одной же мне он писал в своей жизни письма. Кому-то, наверное, куда чаще и подробнее, а имея несколько образцов и нужный фактаж, нетрудно сработать что-нибудь эдакое.

Разумеется, та же рука, что и в случае с посылкой, не будем плодить лишние сущности. Мне и тогда показалось, будто такого — никто не может знать; а почему бы и нет? В конце концов четырнадцать лет назад сквозную деталь для картины искала вся группа. Другое дело, я не могла объяснить толком, чего именно хочу, а то, что они предлагали сами, было чудовищно мимо — и я срывалась, орала, убивала на месте!.. Мало убивала, может, если бы позволила себе больше, пронзительнее, из «Прощания» и правда вышел бы хороший фильм. Так или иначе, все примерно знали. Ну и где эти все, чем занимаются теперь?..

Чтобы далеко не ходить — Пашка: вот кого при всем желании не удавалось с тех пор упустить из виду. А ведь он знал про яшму, знал почти точно. С Пашкой у нас всегда, при всей профессиональной и дружеской общности, был зазор вот в это «почти», досадная миллиметровая неточность, из-за которой все летело к чертям быстрее, чем из-за настоящих разногласий, конфликтов и предательств вроде его показаний на суде. Но мог и попасть иголкой в нерв, чисто случайно. И чисто технически запросто мог выследить, разведать, закрутить многоходовку. Креатива и драйва у него бы хватило, а что до мотивов — так он же у меня всегда был козел.

И далеко не он один. Не он один козел, не он один мог знать и позабавиться от души на материале своего знания. Кстати, своего — необязательно тоже, в нашем тесном профессиональном мире не бывает совсем уж отдельных, случайных людей, все так или иначе пересечены друг с другом, знакомы по недлинным цепочкам, повязаны звеньями рукопожатий, поцелуев или постелей, образуя насыщенную питательную среду, где пышно взрастает любая засеянная информация. И Михайля в киномире знали тоже, и гордились знакомством, хотя в нашем-то деле он не понимал ни черта, с треском завалив ту пару постановок, в которые и вляпался-то неизвестно зачем. Он много во что вляпывался просто так, ради интереса или денег, а настоящая работа простаивала либо проскальзывала мимо, и уходила жизнь — никогда, ни из-за чего меня не пробивало так болезненно и насквозь, разрушительно и созидательно, как из-за этого… Теперь-то уже, конечно, нет. Нету ни сил, ни смысла.