Читать книгу - "Краткая история денег - Андрей Остальский"

Беда в том, что и кейнсианская система тоже оказалась вовсе не совершенной. Или, по крайней мере, не универсальной, далеко не ко всем ситуациям приложимой.

Есть, кстати, и совершенно иная точка зрения на причины Великой депрессии и всемирного экономического кризиса. Как минимум два австрийских профессора заранее предсказали эти беды в конце 20-х годов. Их беспокоила, наоборот, чрезмерная, с их точки зрения, инфляция, которую искусственно устраивали американцы, чтобы помочь Великобритании. Искажая тем самым вроде бы всю структуру международных финансов и золотого стандарта.

Когда катастрофа разразилась, представители австрийской школы воскликнули: «Мы же вас предупреждали! Вот видите, инфляция так разогрела экономику, что она рухнула! И теперь маятник ушел в другую крайность – в сторону дефляции и недостатка денег», говорили австрийцы. Но их никто не хотел слушать. Все теперь слушали только Кейнса.

Инфляция и бюджетный дефицит больше не считались особым злом.

Взгляды Кейнса явно сильно повлияли на новый курс Рузвельта. Но в наиболее полном виде его теории пытался применить на практике гитлеровский министр экономики Ялмар Шахт, правда, ничего хорошего в итоге из этого не вышло. Хотя поначалу, казалось, работало!

Строились потрясающие дороги, развивалась промышленность, безработицы не стало вовсе, рабочие чувствовали себя неожиданно разбогатевшими, покупали «народных жуков» – «Фольксвагенов» (а еще недавно и мечтать о собственном автомобиле не могли!) и нахваливали Гитлера, понятия не имея об англичанине Кейнсе.

С именем Шахта в мировой истории денег связано довольно интересное финансовое изобретение – кредитные билеты МЕФО. Аббревиатура эта означала название некоей металлургической компании, которой на самом деле… не существовало! Ну, то есть она имела адрес и даже некий штат сотрудников, и балансовые отчеты ее бухгалтеры составляли. Но только никакого отношения к металлургии она не имела, как, впрочем, и к какой-либо другой производительной деятельности. Ее единственной задачей было печатание этих самых кредитных билетов, которые стараниями государства получили хождение в нацистской Германии наряду с рейхсмарками.

Не просто «ходили», но сильно увеличивали количество денег. И это при том, что они были ничуть не лучше обеспечены, чем, скажем, билеты «МММ». К 1939-му экономика «проглотила» этих МЕФО (уж не на Мефистофеля ли намек?) на 12 миллиардов рейхсмарок!

В полном соответствии с учением Кейнса, не боялись нацисты бюджетных дефицитов. Жили в долг, покрывая его частично облигациями, которые продавали за рейхсмарки, которые сами же и печатали.

Носясь по миру, Шахт уговаривал страны торговать с Германией с расчетами не в международно признанных валютах, а в тех же, быстро теряющих в цене рейхсмарках – фактически Германия получала остро необходимое ей сырье в долг.

И все же Шахт начал Гитлера со временем раздражать. Серьезный экономист, он пытался отговорить фюрера и его команду от совсем уже авантюрных шагов, чреватых гиперинфляцией.

Шахта отстранили от дел (в конце войны он и вовсе угодил в концлагерь, а после него оказался на скамье подсудимых сначала в Нюрнберге, а потом и в родном немецком суде – по обвинению в военных преступлениях).

Когда Гитлер избавился от Шахта, германская экономика и вовсе пошла вразнос.

Есть такая теория: Гитлеру уже просто ничего другого не оставалось, как начинать мировую войну. Иначе пузырь лопнул бы. А так война все спишет, как известно… И списала…

Впрочем, погружение в войну, а заодно и огосударствление экономики и денег – все это и так входило в планы Гитлера, так что не до конца ясно, что тут было первичным, а что вторичным. Нацистская партия недаром же называлась Национал-социалистической. (А никакой не «социалистской» – такого слова нет ни в русском, ни в немецком языках – в советской школе нас вводили в заблуждение.)

И вообще много написано о сходстве нацизма и коммунизма как тоталитарных идеологий и политических систем, но почти ничего – об их социально-экономическом родстве. В том числе и об общем отношении к деньгам. Между тем и там и там оно было снисходительно-презрительным. Уважение, любовь к ним, внимание к их роли в обществе объявлены были в Германии «еврейскими штучками». Особенно презирался банковский процент, который рассматривался как ростовщичество, и вообще роль банков и монетарной функции постепенно должна была сходить на нет. Рейхсмарке предстояло стать чем-то похожим на советский деревянный рубль.

Так что этот главный кейнсианский эксперимент закончился неудачей.

И, кстати, есть серьезные основания предполагать, что если бы не Великая депрессия и вызванный ею всемирный экономический кризис, нацисты могли и вовсе не прийти к власти. Вряд ли можно считать случайным совпадением, что именно в 1933 году, после того, как Германия в полной мере ощутила на себе страшные последствия кризиса, партия Гитлера победила на выборах.

США тогда вынуждены были резко остановить выплаты по спасительной для Германии программе финансовой помощи. Соответственно, канцлер Гейнрих Брюннинг (видимо, Кейнса не читавший) не нашел ничего умнее, как резко сократить госрасходы, и в частности пособия по безработице. А в Германии к тому времени было уже шесть миллионов безработных! Вот их Брюннинг фактически и отправил в объятия к нацистам. Вновь прибывших сторонников оказалось достаточно, чтобы за год превратить НСДАП из партии меньшинства в партию большинства…

И завершить эту главу уместно было бы цитатой из ее главного героя, Джона Мейнарда Кейнса: «Нет более тонкого и более верного способа подорвать существующие общественные основы, чем развратить национальную валюту. В этом случае все скрытые силы экономических законов встают на сторону разрушения. И это делается таким способом, что его не сможет распознать и один человек из миллиона».

Себя Кейнс, не отличавшийся чрезмерной скромностью, считал, видимо, именно таким уникальным человеком – какого и среди миллиона не сыскать. И, вполне возможно, он был прав.

Но прежде всего эта цитата доказывает, что Кейнс, которого часто подозревали в германофильстве, вовсе не был гитлеровцем – даже и в чисто монетаристском, экономическом, смысле. Не был он и протокоммунистом (еще одно обвинение).

Но вообще, эксперимент Шахта наглядно показывает, что кейнсианская модель не является панацеей; она очень хороша в полувоенных, мобилизационных ситуациях или острых кризисах перепроизводства, когда спрос терпит такое сокрушительное поражение, что и предложение начинает катастрофически сокращаться. В ситуациях острой дефляции – дороговизны и дефицита денег.

Слово «временное» здесь ключевое. Все хорошо – в свое время. И деревянные «тэлли» английского короля. И золотой стандарт. И даже рецепты великого Кейнса.