Читать книгу - "Беатриче и Вергилий - Янн Мартел"

— Черновик закончили?

— И не один.

— Сколько вы работаете над пьесой?

— Всю жизнь.

Мастер прошел к раковине («хруп-хруп», откликнулись осколки), с полки под прилавком взял веник с совком и подмел пол. Потом натянул резиновые перчатки и склонился над раковиной. Молчание его не тяготило. Сейчас Генри видел его в ином свете. Старик. Ссутулился и работает. Есть ли у него жена, дети? Кольцо не носит, но, может, из-за работы? Вдовец? Генри разглядывал его профиль. Что скрыто за этой безмятежностью? Одиночество? Тоска? Рухнувшие замыслы?

Таксидермист выпрямился. Целехонький, очень белый скелет кролика в его громадных руках казался маленьким и хрупким. Мастер осторожно его поворачивал, точно крохотного младенца.

Автор одного романа ди Лампедуза, сражающийся со своим «Гепардом»[14], подумал Генри. Творческий тупик покажется смехотворной мелочью лишь тем вялым душам, кто никогда не пытался что-нибудь создать. Это не просто бесплодная попытка, забракованная работа, но ты весь, когда в тебе умирает маленький бог, некая твоя часть, казавшаяся бессмертной. Если попадаешь в творческий тупик, у тебя остается — Генри оглядел мастерскую — лишь куча мертвых шкур.

Открыв воду, под несильной струей таксидермист ополоснул скелет, потом стряхнул капли и положил кролика на прилавок рядом с раковиной.

— Почему обезьяна и ослица? — Генри потрогал Беатриче, поразившись мягкой эластичности ее шерсти. — Вы рассказали, как они к вам попали, но почему именно эти животные стали героями вашей пьесы?

— Потому что обезьян считают смышлеными хитрецами, а ослов — упрямыми работягами. Эти свойства, необходимые для выживания, делают зверей гибкими и находчивыми, способными приноровиться к меняющимся условиям.

— Понятно. Расскажите подробнее о пьесе. Что происходит после сцены с грушей?

— Лучше прочту.

Таксидермист сдернул перчатки, отер руки о фартук и, вернувшись к конторке, порылся в бумагах.

— Ага, вот. — Он стал читать текст со всеми ремарками:

Беатриче(печально): Как жаль, что ее нет. Вергилий: Будь у меня груша, я бы отдал ее тебе.

Тишина.

— Конец первой сцены — Беатриче никогда не пробовала и даже не видела грушу, а Вергилий пытается ее описать.

— Да, я помню. Мастер продолжил:

Беатриче: Славный денек. Вергилий: Тепло. Беатриче: И солнечно.

Пауза.

Чем займемся?

Вергилий: А какие варианты?

Беатриче(смотрит на дорогу): Можно пойти по дороге.

Вергилий: Мы уже ходили и никуда не пришли. Беатриче: Может, на этот раз придем. Вергилий: Возможно.

Оба не двигаются.

Можем просто поболтать.

Беатриче: Разговоры не помогут. Вергилий: Все же лучше, чем молчать.

Молчат.

Беатриче: Да уж. Вергилий: Я размышлял о вере. Беатриче: Правда?

Вергилий: Думаю, вера подобна солнцу. Когда стоишь на солнце, ты непременно отбрасываешь тень, да? Можно ли стряхнуть с себя этот кусочек тьмы, что всегда принимает твою форму, словно желая вечно напоминать тебе о тебе? Нельзя. Тень — это сомнение. И не отстанет от тебя, пока ты на солнце. А кто откажется от солнца?

Беатриче: Но солнце зашло, Вергилий, закатилось! (Плачет, затем громко рыдает.)

Вергилий(гладит ее по плечу): Ну-ну, Беатриче…

Теряет самообладание и заливается безудержными слезами; пару минут оба воют.

Таксидермист смолк. А ведь эта ровная, невыразительная манера чтения весьма впечатляет, подумал Генри и беззвучно поаплодировал.

— Великолепно, — сказал он. — Прекрасная аналогия между солнцем и верой.

Таксидермист слегка кивнул.

— Здорово, когда Вергилий говорит, что разговор лучше молчания, и затем долгая пауза, которую нарушает Беатриче — «Да уж». Представляю, как это будет на сцене.

Опять никакого внятного отклика. Пора бы мне привыкнуть, сказал себе Генри. Возможно, это застенчивость.

— Внезапная мрачность, слезы Беатриче хорошо контрастируют с легким тоном первой сцены. Кстати, где все происходит? Я что-то не понял.

— Место действия указано на первой странице.

— Ну да, лес или парк.

— Нет, выше.

— Выше ничего не было.

— Мне казалось, я скопировал. Таксидермист подал Генри три листа. На первой странице значилось:

Рубашка, XX век пьеса в двух действиях

Вторая страница:

Вергилий, красный ревун

Беатриче, ослица

Парнишка и два его дружка

Третья страница:

Проселок. Дерево. На закате.

Провинция Низ Спинки страны Рубашка, что подобна своим большим и малым соседям — странам Шляпа, Перчатки, Пиджак, Пальто, Брюки, Носки, Ботинки и прочим.

— Действие разворачивается на рубашке? — опешил Генри.

— Да, на ее спинке.

— Значит, либо персонажи мельче хлебных крошек, либо рубашка колоссальная.

— Очень большая рубашка.

— По которой разгуливают животные? Там же дерево и проселок?

— И всякое другое. Это символ.

Надо же, с языка снял, мысленно чертыхнулся Генри.

— Разумеется, символ. Но символ — чего? Желательно, чтоб публика его распознала.

— Соединенных Штатов Америки, Соединенных Одежд Европы, Союза Африканских Башмаков, Ассоциации Азиатских Шляп — названия условны. Мы размежевали планету, окрестили земли, начертили карты и теперь чувствуем себя как дома.

— Пьеса детская? Или я ошибаюсь?

— Вовсе не детская. Ваш роман адресован детям? Таксидермист по-всегдашнему смотрел в упор, в тоне его не было и тени иронии.