Читать книгу - "Земля под ее ногами - Салман Рушди"

Она пустилась в рассуждения, а когда Мира такая, остается только слушать. Ее вывела из себя злобная шумиха в прессе, она не ожидала, что ей будет так трудно оставаться в тени до поры до времени: «Совсем непросто держать рот на замке, когда за тобой по пятам ходит половина газетчиков страны, когда они говорят ужасные вещи, а тебе есть, что им ответить. Но Маллик сказал: „Если мы выставим тебя сейчас, то просто укажем им мишень еще до того, как сами будем готовы отстреливаться. На сцене ты заткнешь их грязные рты, так что подожди, пожалуйста, просто подожди“». И Ормус тоже поддержал Маллика, так что она согласилась, но теперь сомневается, думает, что ей не следует выходить на сцену в образе Вины, она чувствует, что попала в капкан, она хочет быть собой.

«Послушай, не Вина вытащила его из комы на этот раз, — рявкает она, — это я, Мира, я вернула его обратно из мертвых, я выгнала его афериста-врача, который, воняя луком, накинулся на меня, когда я указала ему на дверь; это я отправила его в реабилитационный центр, к другим, с острыми зубами и безумными глазами, и я, а не кто-нибудь другой, следила, чтобы он прошел весь курс лечения и закончил его, черт побери, с отличием. Когда ему нужен был кто-нибудь среди ночи, он звонил мне, и, малыш, я вставала и шла к нему, ну хорошо, по крайней мере до часу ночи, шесть ночей в неделю. Я имею в виду, не прямо среди ночи, когда мы с тобой… да ладно, ты знаешь, что я имею в виду. Я оставляла собственного ребенка на твое попечение, ладно — иногда с няней, а бывало и с Клеей Сингх, когда он присылал ее ко мне, но, черт возьми, никто не навещал его чаще меня, я играла во все его сумасшедшие игры, я позволяла ему дотянуться до Вины через меня, пока он не окреп достаточно для того, чтобы твердо стоять на ногах, — посмотри на него сейчас, он заново родился, о'кей, браво, честь ему и хвала, я хочу сказать, он передо мной в долгу, пора передать мне эстафету, он должен дать мне свободу. Я вытащила его из ада, но это вовсе не значит, что я должна гореть там вместо него. Вся эта затея с Виной — дерьмо, я знаю, что это ошибка, но меня никто не слушает, и, когда мы окажемся там, под светом прожекторов, мне, а не кому-нибудь другому придется принять на себя удар».

Вопрос, который я не хочу сейчас поднимать: я тоже сползаю в ад. Чем дольше мы репетируем, тем больше она отдаляется от меня, тем больше раздражает ее маленькая замухрышка, тем яростнее она нападает на Ормуса. Я не перестаю удивляться ее безграничному прагматизму. Ее девиз: все средства хороши, главное — чтобы был результат. Я все время думаю о двери в спальню Ормуса. Является ли эта граница запретной? Или она перейдет и ее в поисках сильнодействующего средства?

(Верь мне. Ты мне веришь?)

(Да, любимая, я верю тебе, малышка, правда верю. Может, я идиот, что верю тебе, еще один одураченный любовник. Еще одна рок-н-ролльная жена.)

За пределы ангара проникли слухи о разногласиях внутри него. Мира подозревает, что в утечке информации повинна замухрышка. Они всё чаще ссорятся; у каждой есть свое мнение, каждая твердо отстаивает свои идеи, стремясь заслужить уважение Ормуса Камы. Мира говорит Ормусу, что он позволяет морочить себе голову техническими штучками, ставит телегу перед лошадью.

— Вы как генералы с их хитрыми бомбами, — говорит она, — как мальчишки с их дурацкими игрушками. Я хорошо знаю клубы, — добавляет она, — я провела на сцене больше времени, чем вы все вместе взятые, вы просто сыплете умными словами, чтобы выглядеть круто, а сами ни черта не знаете. В клубах это все уже вчерашний день, и этого оказалось мало. Люди голодные, понятно? Техника их не накормит, я хочу сказать, что мы должны дать им что-то, чтобы утолить голод, дать пищу их душам.

Ормус слушает.

Но маленькая замухрышка наносит ответный удар, развивая хорошо закругленную теорию, что именно техника вернула музыку назад, к ее корням, которые таятся в атональных призывно-ответных ритмах Северной Африки. Когда рабы пересекли море и им запретили использовать их барабаны, их говорящие барабаны, они стали прислушиваться к музыке ирландских надсмотрщиков, к кельтским народным песням в три аккорда и превратили всё это в блюз. А после отмены рабства они вернули свои барабаны, и появился ритм-энд-блюз, а белые ребятишки подхватили его, добавили громкости, и родился рок-н-ролл. Он снова пересек океан, обратно в Англию и Европу, его трансформировали «Битлз», первая великая рок-группа, которая использовала стереотехнологию, и эта стерео-мутация вернулась в Америку в виде «VTO». Но техника продолжает развиваться, и теперь, с изобретением сэмплинга, можно накладывать даже самую старую музыку на новые звуки, и потом — оп-ля! — в хип-хопе, всё сначала, мы снова возвращаемся к призыву-ответу, назад в будущее. Техника — это не враг, убеждает малышка, техника — это инструмент.

— Что это? — вопрошает Мира, обращаясь к Ормусу. — Семинар по истории или рок-группа? Если она права, тогда музыка — это замкнутая петля, она мертва, пора расходиться по домам. Чтобы идти вперед, разорвать эту петлю, мы должны развивать то, что начала делать «VTO», к чему призывала Вина. Преодолевать границы. Втягивать в себя весь оставшийся гребаный мир.

Это тупик, и что интересно, Ормус, похоже, не желает или не может быть тут лидером и вести за собой. Решение проблемы приходит от Ино Барбера, благодаря которому все становится значительно проще. Ино все еще напоминает инопланетянина: он выглядит безупречно ухоженным в любое время дня и ночи, никто и никогда не видел, чтобы он ел, пил или писал, и он — сама невозмутимость. Ино зовет Миру и малышку к пульту микширования и спокойно говорит: «Я тут подумал, мы можем это объединить». И пока они слушают его электронные повторы, ритмы барабанов, звуки ситара и — да! — Винины импровизации, по мере того как он приглушает, выравнивает и смешивает это бурлящее акустическое варево, что-то проявляется, малышка берет свою гитару и начинает подыгрывать, находя нужные ритмы — или они находят ее, — купаясь в звуковой волне, и Мира начинает петь что-то джазовое, вперемежку со стихами Ормуса и индийскими бол[366], Ормус Кама расплывается в улыбке. Повсюду, во всех многочисленных закоулках ангара, электрики, рабочие сцены, грузчики и ребята из звукозаписывающей компании останавливаются, бросают свои занятия и слушают. Это крик новорожденного. Это ритм новой жизни.

У нас есть группа.

Приходит злобная почта. На самом деле ненависть всегда тут как тут, если есть что-то заслуживающее внимания; всегда какое-нибудь быдло пишет что-то вроде: Чтоб вы сдохли, коммуняки-извращенцы, религиозные маньяки предрекают: Ты можешь спрятаться от меня, но ты не спрячешься от бога; пишут разочарованные фантазеры от секса, фэны клубов-конкурентов, скрытые психи, выполняющие самую рутинную работу, жарящие по воскресеньям барбекю на заднем дворе и прячущие в платяных шкафах журнальные вырезки, исписанные эпитетами, полными их экзистенциальной ненависти. И если таких ядовитых посланий стало больше, чем обычно, то отчасти это потому, что о группе очень долго ничего не было слышно и грязная вода копилась за сдерживающей ее дамбой. Конечно, приходит и много доброжелательной почты от фанатов, но она не так весома и не так уж сказывается на твоих каждодневных делах. На сей раз враждебность задевает группу больше, чем обычно, потому что, да, они молчали долго, и состав у них новый, так что неуверенность присутствует. К тому же эта почта не просто обычные в таких случаях гадости. Она какая-то особенно злобная, больше желчи в пузыре.