Читать книгу - "Реквием по Наоману - Бениамин Таммуз"

В те дни только Герцль, единственный сын Эфраима и Ривки, тридцати трех лет, оставался холостым. Жил он в отдельном домике во дворе Эфраима, занимался импортом и экспортом цитрусовых. Герцль был высок, мускулист, костляв, одевался тщательно в английской манере, которую перенял у британских офицеров палестинской полиции. Часто ездил в Европу. В Лондоне завел дружбу с агентами по продаже цитрусовых и офицерами полиции, приезжавшими в отпуск на родину из Палестины. Всей душой выполнял поручения людей «Хаганы» и нередко добивался освобождения узников-евреев. И все же люди «Хаганы» относились к нему с подозрением, и потому что был крестьянским сыном, и потому что одевался по английской моде и выпивал с британцами в барах и ресторанах.

Герцль знал об этих подозрениях, и это даже развлекало его, ибо по духу своему он был далек от людей «Хаганы» и, также как отец его Эфраим, уверен, что недалек день, когда лидеры пролетариата сойдут с высот власти и свободные граждане возьмут в свои руки бразды правления. Но пока суд да дело, не мешало ему косвенно помогать им, пока массы не прозреют и не поймут, что никакое освобождение со стороны пролетариев не придет.

Был он молчаливым по характеру своему, одиночкой, получавшим странное наслаждение от всего, что видел, без желания делиться с кем-либо. Когда Эфраим дал ему задание найти исчезнувшего в Лондоне Эликума, он это сделал, но не открыл никому то, что обнаружил. Нашел он Эликума в Лондоне, два года спустя после исчезновения того, проживающим в южной части реки Темзы, в коммуне английских коммунистов, погруженным в изучение марксизма и зарабатывающим на пропитание работой в коммунистической газете.

Услышав, насколько хорошо Эликум изъясняется по-английски, Герцль был весьма обрадован.

– Познакомьтесь с моим дядей, – сказал Эликум свои товарищам, – он палестинский крестьянин, владеет цитрусовыми плантациями, и к этому классу принадлежат все остальные мои родственники.

Герцль подтвердил это кивком головы, без улыбки, но, простившись с Эликумом, вложил ему в руку пятьдесят лир, которые тут же были опущены в кассу коммуны.

На пасхальном седере 1939 года по традиции вся семья собралась в доме Эфраима. Хлопот у Ривки было невпроворот и, несмотря на свои шестьдесят девять, все в кухне делала она сама, помогали ей лишь две девушки-арабки, которым не разрешалось даже приближаться к посуде и кастрюлям, лишь чистить картофель и овощи.

Сарра и Аминадав приехали из Тель-Авива, сын их Овед с женой Рахелью, четырехлетним Ури и Беллой-Яффо трех лет приехали из Иерусалима почти к закату. Только после того, как все собрались в гостиной, пришел из своего домика и Герцль в серых фланелевых брюках и пиджаке цвета ржавчины, похлопал по плечу брата своего Аминадава, племянника Оведа, и лишь после того, как поцеловал Рахель и детей, извлек трубку изо рта. Сестру свою Сарру обнял за плечи последней, как бы сочувствуя ее горю, и согнувшись к ней, с высоты своего роста шепотом осведомился, получила ли она хотя бы какую-нибудь весточку от сына Эликума. Сарра отрицательно покачала головой и сказала то, что всегда говорила, отвечая любому, осведомляющемуся об Эликуме:

– Сердце говорит мне, что я сама виновата во всем этом. Если бы я вела себя с ним терпеливо, он бы не ушел из дома.

Овед отвел Герцля в сторону, к дивану, и оба погрузились в беседу о тонкостях закона и юрисдикции, связанных с землями Мири, принадлежащими государству, и землями Молк, подлежащими покупке по оттоманскому закону.