Читать книгу - "Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения - Ада Самарка"

– Ой больно-больно-больно! – пищала Белла, и потом, встав с нее, Гошка с радостным мальчишеским интересом поскакал к дверям, грохоча засовом и высовывая в пронзительно яркую солнечную щель свой инструмент – липкий от крови.

Вечером он пришел к ним домой. Беллочкин отец был взволнован, так как дочери нездоровилось, и сперва не хотел пускать гостей на порог, а особенно Гошку-Цапа.

– Батя, отойди, – сказал он, поправляя галстук и протягивая руку с гостинцами – портвейном и букетом в неудобном длинном целлофане. Увидев бледную Беллу с разметавшимися по подушке волосами, в сиротской белой ночнушке – немного растерялся, внизу живота, отзванивая в правую штанину, стало разливаться упругое зудящее тепло, направляемое не липкой серой похотью, как с другими девками, а каким-то святым источником, полным радостной благодати – прямо из подвздошья.

– Ты что, заболела? – спросил он, озираясь, улыбаясь и принюхиваясь.

– Ненавижу тебя… Мерзавец… Убирайся прочь…

– Беллка, б…ь, – неожиданно тяжело задышал Гошка-Цап, чувствуя, что от разложенного убогенького диванчика в белых, истончившихся, пропитавшихся ее потом простынях словно развинчивается торнадо, и воронка смерча начинается там, где выглядывает из-под одеяла персиково-розовая, чуть влажная и липкая от пота ключица с рассыпавшимся черным локоном. Торнадо подхватил его, и Гошка-Цап радостно полетел – руки его превратились в ленты, трепыхающиеся на праздничных флагштоках – прямо туда, в сердцевину вихря.

– Батя, отойди нахер отсюда, – продышал он. Белла хрипло и тихо кричала, прибежали соседи, стали орать про милицию… Одна чуть серая от частой стирки кружевная лямка ночной рубашки съехала, обнажив теплую светлую плоть, с парой родинок, невообразимо низко исчезающих в жаркой пододеяльной тьме.

– Да что вы, б…ь, в самом деле, – сказал он, по-отечески умащиваясь с краю дивана, положив руку сверху на белый покатый холм, образованный ее поджатой ногой, – я же жениться пришел. Понимаете, н…й б…ь? На Беллке вашей пришел жениться, домой к вам пришел, батя, б…ь, а вы рас…лись тут.

Не по-хулигански искренний матримониальный порыв Гошки-Цапа никем оценен не был, и на какое-то время он оставил Беллу в покое, рассудив, что свое, самое главное, он все-таки взял, и щедрый дар последовавшего предложения был бы для них как праздник, а для Гошки – серьезной жертвой. Если жертву не приняли, ему же лучше. Стоя с приятелями на углу дома с баром и игровыми автоматами, прислонившись к пыльному, заваленному на бок мотоциклу, покуривая и поплевывая, он провожал возвращающуюся или идущую куда-то по своим нехитрым делам Беллу с кривой довольной ухмылочкой, сильно сощурившись и заткнув руки в передние карманы джинсов. Приятели почтительно замолкали, как бы завидуя и выражая убежденность в Гошкином чемпионстве, и дружно поворачивали головы вслед за плывущей, совершенно женской фигурой выпускницы, глядящей в даль рассеянным, чуть сонным взглядом.

Ближе к зиме произошла ужасная неприятность – у Беллиного отца обострилось запущенное заболевание, связанное с венами на ноге, сколько-то там этих вен пришлось вырезать, но ходить, даже после затяжного операционного периода, он практически не мог. Пришлось оставить работу в забое, которая приносила достаточно денег, чтобы не волноваться о насущном. Оформление инвалидной пенсии потянуло за собой массу трудностей для плохо управляющегося со старой громоздкой коляской больного человека. Вместо того чтобы вставать и бороться, как советовали врачи, старый шахтер совсем занемог, словно махнув рукой и дав волю всем прочим дремавшим столько лет хворям. То, что вырезали, быстро распространилось вверх по икрам, облепив когда-то мощные, жилистые ноги фиолетово-бордовой бугристой сеткой, и, пробравшись куда-то внутрь, посягнуло на почки, печень и сердце.

Просидев дома несколько месяцев, Беллин отец неожиданно нашел для себя отдушину: необъятную, засасывающую со знакомой, семейной, интенсивностью. Из спичек, картонок, деревяшек и прочего мелкого хлама он стал мастерить дворцы и ветряные мельницы, диковинные корабли, украшенные засохшим мхом, и вавилонские башни, словно сотканные из кружев и покрытые древесным лаком. Испытывая растущую потребность в строительных материалах, кряхтя, он начал потихоньку выбираться на улицу. Пенсии ни на что не хватало, ели одни макароны, и отбирать у дочки последние витамины он не мог, равно как и сворачивать начавшееся строительство. С первой апрельской оттепелью, сильно осунувшийся и постаревший, похожий теперь на морского ветерана – щетинистый, с несмываемой смуглотой, замотанный шарфами крупной вязки, он устроился в солнечном углу поселковой площади, выставив на перевернутые ящики перед инвалидной коляской несколько церквей, ветряных мельниц и маяк на скале. Покупателей не нашлось, но народ живо интересовался, любуясь, и спустя неделю или две на красных «Жигулях» приехал какой-то мужчина, купивший все поделки за половину предложенной цены, но намекнувший, что собирается брать для реализации в городе все, что Беллин отец успеет произвести. Вырученные деньги явно не стоили потраченных усилий, но, по крайней мере, было за что покупать клей, лак, акриловые краски и прочие необходимые вещи.

Гошка-Цап, прогуливаясь по площади, любил подолгу останавливаться возле ящиков с поделками, глумливо интересуясь, как идет торговля. Однажды его родня в селе колола свинью, и Гошка-Цап, поздно вечером, чтобы друзья не увидели, притащил Белле два мешка парного мяса – стоял, молча уставившись в глазок, потом, когда дверь осторожно отворилась, всунул в образовавшуюся щель носок пыльного кроссовка и сказал:

– Пусти, если сама тащить будешь, то надорвешься.

Белла, расхристанная, в наспех надетом спортивном костюме, чуть щурясь, отступила в коридорную тьму, пропуская его на кухню.

Грохнув кульки с мясом на стол, вытирая руки о задние карманы штанов, Гошка-Цап, неспешно осматриваясь и принюхиваясь, заглянул в единственную комнату, где на тревожно знакомом диване, теперь печально преобразившемся, лежала папирусно-желтая сморщенная фигура.

– Зря вы, батя, заартачились тогда, – сказал Гошка-Цап, – сейчас ваша дочка каталась бы как сыр в масле, у меня родители в городе квартиру получили, брат бизнесом занимается, меня в дело берет, а вы… вот что вы имеете, гордые, понимаешь, – сказал он и, почти грациозно состроив всем известный жест, не закрыв за собой дверь, ушел.

Ранним летом тот же мужик на «Жигулях» сказал, что есть дело. В разгар туристического сезона поделки можно продавать на набережной, в Крыму, правда, есть проблема с продавцом и за трансфер туда-обратно, кров и еду. Беллин отец вполне может попробовать себя в новой ипостаси, а там, гляди, и здоровье поправить. Отступать было некуда, потому что брать на реализацию ветряные мельницы и корабли единственный его покупатель в летний сезон отказывался. И ранним прохладно-голубоватым утром, находясь в состоянии подзабытого радостного предвкушения, Беллин отец, бережно упаковав свои поделки, погрузился в пыльный красный грузовой микроавтобус.

Долгожданные известия от него пришли спустя несколько недель, из уст неприятного, сильно загоревшего человека на большой машине. Отыскав Беллу в душном читальном зале, он сказал, чтобы ехала забирать своего папашу – дела там очень плохи, и сам он вернуться не в состоянии. Затем, проводив ничего больше не спрашивающую молодую женщину до дверей ее квартиры, на скорое «спасибо, до свидания», точно как Гошка-Цап, всунул в щель закрывающейся двери носок кроссовки и, посмеиваясь, сказал: