Читать книгу - "Гринвичский меридиан - Жан Эшноз"

Однако следует сказать, что в нем был замешан Альбен. С того дня как у него в голове возник первоначальный замысел и до той ночи, когда его палец нажал на холодный курок, он вел свое дело в абсолютном одиночестве, с похвальной скрытностью, а главное, с безмерным тщанием, движимый чем-то вроде простодушного, но эффективного усердия хорошего ученика; доказательства успеха налицо.

Проект этой оригинальной акции созрел у Альбена в пору крайней усталости, после целого года усиленных трудов в нескольких радикальных группировках, которые доставляли ему весьма скромные радости, а точнее, одну лишь горечь. Он решил самоустраниться, но прежде ознаменовать свой уход из сферы политики каким-нибудь громким поступком, искупив таким образом то, что он по старой памяти все еще называл «дезертирством»; этот поступок станет одновременно и апофеозом, и достойным завершением его карьеры левака; выполнив свой долг, он сможет гордиться этим и со спокойной совестью жить для себя.

В первую очередь он проштудировал газеты, книги, телефонные справочники и составил список людей, отвечавших четырем условиям. Они должны были: 1) быть живы, 2) быть виновными в его глазах, 3) быть жителями Парижа и 4) быть более или менее доступными для убийцы. Отбор занял много времени: в список просилась масса кандидатур. Следовало отнестись к ним максимально тщательно и беспристрастно, отринув субъективность и предвзятость и изучив досье каждой жертвы до последней буквы. В сухом остатке Альбен получил шесть имен. Он записал эти имена на шести клочках бумаги, скатал их, бросил в специально купленную для этого шляпу, и то, что можно назвать случаем, судьбой, возмездием или просто историей, пало на имя «Анжело Клопшток-Лопес», которое Альбен вытащил из шляпы.

Еще два месяца он следил за торговцем в нерабочие часы. Труднее всего было раздобыть оружие. Что касается самого исполнения, Альбен разработал свой план с тем же сосредоточенным и спокойным вниманием, с каким десятью годами раньше конструировал в Меккано некий сложный мостовой кран. Он все просчитал заранее, учел все возможные препятствия и постарался оставить после себя минимум улик, чтобы расследование никоим образом не смогло привести к нему.

В первые дни после устранения Анжело Альбен ликовал, смакуя не столько прекрасное исполнение своей акции, сколько исключительную, идеальную чистоту ее подготовки. Он без конца прокручивал в памяти один и тот же фильм, одну и ту же пластинку, вспоминая мельчайшие детали события, снова оценивая все его подробности; так человек, желающий поселиться в пустом доме, обходит каждый закуток, изучает каждый угол. Иногда вечерами его захлестывало восхищение самим собой, и этот бурный восторг прямо-таки лишал его сна.

Он быстро вернулся к прежнему образу жизни, в основном бездеятельному, восстановил старые связи. Никто и никогда не вспоминал в его присутствии это убийство, прошедшее, впрочем, почти незамеченным, и никогда он сам не проронил о нем ни слова. Но вот судьба или фатум, порядок вещей или незнание причин и следствий однажды привели утлый челн его жизни к дверям музея Чернуски, близ парка Монсо. Дело было утром, он вошел туда, осмотрел залы. Наконец он очутился перед статуей бодхисатвы и каким-то созерцавшим ее незнакомцем и завязал со вторым разговор по поводу первой, поскольку давно уже отказался от намерения поступать наоборот. Обнаружив общность интересов в искусстве, в частности любовь к статуям кхмерской культуры, они прониклись взаимной симпатией, и незнакомец пригласил Альбена посещать собрания эстетов, которые один из его друзей, ориенталист, устраивал по субботам в Нантере.

Разумеется, незнакомец этот оказался Лафоном, а друг-ориенталист — Карье. Альбену не понадобилось много времени, чтобы понять, хотя и чисто инстинктивно, что на этой встрече речь пойдет не об остатках Анкгора, а об останках Анжело Клопштока-Лопеса. Так же как и Селмер двумя годами позже, Альбен погрузился в горькие туманные размышления, исполненные метафизических вопросов по поводу концепции свободного выбора. Но он так и не смог уразуметь, каким образом некие силы в течение нескольких месяцев руководили его жизнью вместо него и помимо него. Даже принимая этот постулат в целом, он неизменно упирался в эпизод с вытягиванием бумажки из шляпы, и это четкое определение результата еще до начала процедуры превосходило все, что он считал доселе пределом правдоподобия. Только через много месяцев он свыкся с этой тайной, и наступило выздоровление. С тех пор он исправно посещал субботние собрания. Вот и в эту субботу он вошел и уселся на диван рядом с Селмером.

— Разве Блеза еще нет?

— И Лафона тоже, — ответил Карье. — Сейчас они подойдут.

— Я предупредил Блеза, — сказал Альбен, — а потом проследил за управляющим. Он нес под мышкой два пакета. Вернулся к себе домой.

— Я этим займусь. А Прадон?

— Я разузнал от Брижит его расписание на следующую неделю. Там есть два-три зазора, куда можно встрянуть...

— Ладно, поговорим после, — прервал его Карье, — в рабочем порядке.

— А как с Тристано? — спросил Альбен.

— Тоже в рабочем порядке.

— А этот? — поинтересовался Альбен, указав на Селмера. — Тоже в рабочем порядке?

— Тоже, — буркнул Карье.

— Ну вот, так я и знал, — простонал Альбен; он говорил о Селмере так, словно его здесь не было или, вернее, словно того доставили сюда в большом свертке, который еще не распаковали. — Все ясно. Этот тип спокойненько отправится под жаркое солнышко, чтобы опекать нашего мутанта, а меня оставят здесь, в грязи и тумане, в холоде и под дождем, в старом пальтишке и дырявых башмаках, которые просят каши. Несчастный я человек!

— Какого такого мутанта? — спросил Селмер.

— Угомонись, Альбен, — укоризненно воскликнул Карье.

— Изобретателя, — ответил Альбен неожиданно свойским тоном, как будто упаковка, скрывавшая Селмера, вдруг развернулась. — Какой-то ученый псих, которого они нашли. Мы еще не знакомы, я — Альбен.

— Селмер, — представился Селмер.

— Вы случайно не родственник того Селмера, что делает саксофоны?

— Угомонись, Альбен, — повторил Карье.

В дверь позвонили, Карье пошел открывать, появился Лафон. Проходя в дверь, он слегка наклонил голову, что вполне могло сойти за приветствие. Он по-прежнему был облачен в свой просторнейший серый костюм, который уподоблял его унылому цирку-шапито для обитателей чистилища. Селмер заметил, что подошвы его ботинок были непомерно большими, под стать росту.

— Не хватает только Блеза, — сказал Карье, — но можно начать и без него.

В дверь снова позвонили. Карье привстал.

— Сидите, — сказал Лафон, — я сам открою.

Когда он шел по коридору, его голова чуть не задевала потолок. Послышался звук поворачиваемой дверной ручки, а за ним раздался другой — оглушительный, длинный и дробный, исходящий, вне всякого сомнения, из автоматического оружия. Гигант согнулся вдвое и рухнул, как сломанный дом; его поверженное тело заняло все пространство коридора.