Читать книгу - "Полет бабочек - Рейчел Кинг"

— Ну, как мы себя чувствуем, уже лучше?

И тут же жалеет, что выбрала этот покровительственный тон.

— Как ты себя чувствуешь, Томас, тебе лучше?

Она ждет, что он будет смотреть в сторону, вопреки ее надеждам. Но он поднимает на нее глаза, и взгляд его смягчается. А потом — она не уверена; но ей так кажется — он слегка кивает.

— Дорогой!

Она бросается к нему на шею. Ожидает, что он последует ее примеру. Щекой она чувствует, как горит его лицо; она уже не помнит, каким жарким может быть тело другого человека. Но он остается неподвижным, и Софи слишком поздно понимает, что совершила ошибку. Она отодвигается от него. Томас заливается румянцем, сжимая в руке горсть земли с кусочками коры. И молчит.

Но ведь это только начало, твердит она себе. Начало?

Два дня спустя Софн открывает дверь перед отцом. Чарли Уинтерстоун с важным видом стоит на пороге — несмотря на теплую погоду, в плаще поверх серого костюма и в перчатках. Он снимает шляпу и кивает.

— Софи.

— Отец. Прошу вас, входите.

Она делает шаг в сторону, и он идет мимо нее в переднюю. Она улавливает слабый запах мыла, замечает свежий след пореза от бритвы чуть ниже аккуратно подстриженной бороды.

— А где Томас? — спрашивает у нее отец, кладя шляпу на подставку. — И эта твоя девчонка?

— Мэри, — подсказывает Софи. — У нее сегодня выходной. Чай уже готов.

Она могла бы, не глядя на часы, сказать, что сейчас ровно одиннадцать часов: сколько она помнит своего отца, на любую встречу он прибывает в строго назначенное время — ни раньше, ни позже. Готовя чай, она нисколько не боялась, что он остынет к приходу отца.

В гостиной она наконец отвечает на его вопрос.

— Боюсь, у меня не очень хорошая новость, отец. Томаса вызвали по срочному делу. Утром пришла телеграмма, и ему пришлось ехать в Лондон, чтобы встретиться с кем-то в Музее естествознания.

— О, очень жаль, — говорит он. — Не думаю, что смогу еще раз приехать в ближайшие несколько недель.

Голос его кажется мягким, но глаза смотрят осуждающе. Она ерзает в кресле. Несколько недель. Значит, у нее еще есть время.

— А что отец Агаты? Здоров?

— Да, здоров, я полагаю.

— Ты поблагодарила его за то, что он позволил тебе жить у них так долго? Наверное, мне тоже следует его поблагодарить.

— Не стоит. Вся их семья знает, что мне было с ними очень хорошо.

В этих словах почти нет никакого обмана. Софи много времени проводила в их доме, а рождественские праздники доставили такое удовольствие, которое ей никогда не забыть. В семье Данне царит тепло: это узы, связывающие между собой Агату, родителей и ее младших брата и сестру. Агата нещадно дразнит своих младшеньких, и дом наполняется визгами и воплями, и мистеру Данне ничего не остается делать, как покрикивать на них, чтобы они вели себя тише, но в голосе его никогда не услышишь гнева. Никто из них даже не надеется, что Агата, будучи на выданье и имея успех среди молодых людей, переборет свой необузданный характер. Софи знает, что многие люди, живущие по соседству, неодобрительно относятся к мистеру Данне, к его жене, наполовину цыганке, и к банде их горластых детей, но все они слишком пассивны, чтобы что-то предпринять, и просто молча терпят это семейство.

Мистеру Уинтерстоуну приходится довольствоваться тем, что на вопросы о путешествиях мужа отвечает Софи. Она, как может, придумывает истории, опираясь на письма, которые получала в первое время от Томаса.

— А он нашел свою бабочку? Ту, что сделает его знаменитым?

Он выдвигается всем корпусом вперед, страстно желая услышать ответ. Просто жаждет, думает она.

— Нет, не нашел.

— Понятно, — говорит отец и откидывается в кресле.

Похоже, его жажда утолена. С тяжелым сердцем Софи понимает: это именно то, что отец хотел от нее услышать; он все время ждал, чтобы муж ее хоть в чем-то, но потерпел неудачу.

— По крайней мере, — выдавливает она, — он мне об этом не рассказывал. Но у меня такое чувство, что дело, по которому он уехал в Лондон, может быть как-то связано с этим. Томас не распространяется по этому поводу. Вероятно, он готовится объявить официально, поэтому вынужден хранить молчание.

— Вероятно.

Отец поглаживает рукой бороду, избегая смотреть ей в глаза.

Она вспоминает их неприветливый дом в Кингстоне, где все ходили на цыпочках, крепкую руку нянюшки, которая тянула ее прочь от дверей отцовского кабинета. Софи всегда удивляло — как эта мускулистая и суровая на вид женщина могла быть такой нежной и ласковой. Нянюшка не имела привычки говорить, что любит детей, но когда она заключала Софи в свои объятия, им было так уютно — они подходили друг к другу, как ключик к замочку.

Они заканчивают чаепитие почти в безмолвии. Отец поворачивается к камину, и взгляд его скользит по единственной фотографии матери, которая есть у Софи. У молодой женщины такой вид, будто только что срубили ее любимый розовый куст, — она прикусила тонкую губу, чтобы не заплакать, но глаза при этом дерзкие, взгляд мстительный. Единственное воспоминание Софи, связанное с матерью, это само слово; она помнит, как губы произносили «мама», когда она только начала ходить, — но его не к чему было отнести. Со временем слово это совсем утратило значение и исчезло из ее лексикона.

Софи пытается разговаривать непринужденно, но отец сидит, будто спрятавшись за чайной чашечкой. Не очень-то подходящее средство для защиты, конечно, но он умудряется укрываться за маленькой чашкой, как за самой большой и крепкой броней. Ни в коем случае не допустить, чтобы какие-то теплые, сердечные слова проникли в него. Ей становится очень смешно, но она сдерживает смех и встает с места.

— Что ж, спасибо, что навестили нас, отец.

Она замечает, что он ждал этих слов.

— Да-да, — говорит он, не скрывая облегчения, и тоже встает, — В самом деле, мне нужно зайти кое-куда по делу.

Зайти выпить бренди, подозревает она, в «Звезду и подвязку». Ладно, пусть не мучается. Для него общение с дочерью — сущее наказание. Но и для нее с ним — тоже.

После ухода отца она медленно идет по лестнице наверх — в одной руке чашка с чаем, другая рука держится за перила. Томас спит в затемненной комнате. Она отодвигает шторы и ставит чай рядом с постелью.

— Он ушел, — говорит Софи. — Спасибо, что вел себя так тихо.

Капитан Сэмюэль Фейл высаживается из экипажа у входа в гостиницу «Звезда и подвязка». Здесь у него назначена встреча со старинным приятелем Сидом Уортингом, но он решает приехать чуть раньше — пропустить стаканчик-другой виски, чтобы быть готовым выслушивать все байки Сида насчет его расчудесной жизни. Не то чтобы Фейл завидовал успехам друга — Сид заключил несколько сделок с одной из бразильских каучуковых компаний и теперь пожинает плоды невероятного бума в этой отрасли, — но что за нужда так долго и нудно разглагольствовать обо всем этом. О своих делах, да еще о симпатичной молодой женушке — молчаливой француженке, которую он подцепил в одном из путешествий. Она, конечно, великолепный экземпляр, кто бы сомневался, — с милым сморщенным личиком, как у соцветия бархатцев; но Фейла удивляет другое: что сделал Сид, чтобы она стала такой чертовски спокойной? Разве этим средиземноморским женщинам не полагается быть вспыльчивыми и крикливыми? На его взгляд, это даже делает их привлекательными. Вряд ли он хотел бы для себя такую же — нашлась бы молодая англичанка, умеющая прямо держать спину, хоть завтра бы женился, — но просто ему никак не понять, что тут кроется. А может, эта скромность лишь показная и француженка днем сдерживает всю страсть, чтобы выплескивать ее по ночам?