Читать книгу - "ЭмоБоль. Сны Кити - Антон Соя"

В общем, мы поболтали с Мурзилой о том о сём, потом к ней пришёл клиент прокалывать язык, а за мной — УРА! — приехал Дэн. И «Дэн чудес» начался. Я чувствовала себя космонавтом, которого готовят к полёту. Я и так готовилась по всем правилам — никакой алкашки за три дня, никакой покурки, с утра, вопреки привычкам, поела, как говорит Дэн — накидала в топку джоулей, потому что они мне сегодня понадобятся. Но самое главное — психологическая подготовка: не бояться и настроить протестующий интеллект на необходимость странного действия. Всю дорогу в клуб Дэн веселил меня, поддерживал и, чтобы страшные мысли не закрадывались ко мне в черепную коробку, старательно забавлял байками про своих друзей фриков, фанатов подвеса. Особенно много про своего кумира, пионера русского подвеса — Раша.

Раш сейчас для Дэна — всё. А для Раша всё — подвес. Последние шесть лет Раш только подвесом и занимается, ищет предела возможностям своего тела. И пока не находит. Он первый в мире придумал прыгать с крюками в теле. Сначала опробовал прыжки по касательной, которые произвели такое впечатление на всех на международной сходке в Швеции, что от Раша всю неделю туса не отходила и даже какая-то телекомпания фильм сняла. В Штатах и Европе подвес уже лет двадцать считается полноправной частью тату-пирсинговой культуры. У нас в стране появился лет семь назад. И вдруг такой прорыв, как Раш. До него никто до такого зверства не додумался и на себе не попробовал. Дэна просто распирала гордость, что наш земляк стал родоначальником новой волны тату-пирсинговой культуры. Ведь раньше в этой культуре про Россию никто и слыхом не слыхивал. Сейчас Раш самый крутой в подвесе, и к нему приезжают учиться. Все прыжки Раша основаны на точном физическом расчете. В его команде классные бывшие альпинисты и лучшее оборудование. Но даже в его команде далеко не каждый сможет повторить его подвиги. Тут нужно уметь отключить чувство самосохранения, стать бесстрашным. Дэн ездил смотреть на последний прыжок Раша. Тот освоил свободное падение с большой высоты. Реально страшное зрелище. Динамичная система эластичных верёвок, пропущенных через ролики, титановые крюки в спине. Вроде всё рассчитано, а никто, кроме Раша, больше не решился проверить своё тело на прочность. Рассказывал Дэн и про другую команду: как однажды в Москве они арендовали баржу, разместили там своё «альпинистское» оборудование и устроили показательный саспеншн, катаясь по Москве-реке; как фотографировали друг друга, висящих на крюках на фоне Кремля и других столичных достопримечательностей. Народ на берегу офигевал от этой шаланды пыток. Но вот ментов никто не вызвал — обывателя с каждым днём всё труднее шокировать. Даже если завтра на Землю высадятся воинственные инопланетяне, прохожие, прежде чем испугаться, достанут свои мобильники и начнут их снимать для своих архивов в соцсетях. Рефлексы поменялись. Но не все.

Рефлекс самосохранения в очередной раз напомнил о себе, когда мы зашли в клуб, внутреннее убранство которого скорее напоминало какой-то не первой свежести сарай, гадюжник. Ряды допотопных деревянных кресел, сдвинутых в один угол помещения, и маленькая дощатая сцена, где возились дрэдастые дружки Дэна, закрепляя оборудование, вкупе с сегодняшней лекцией от Мурзилы не прибавили мне ни капли оптимизма. Но отступать я не собиралась. К полёту готова. В гримёрке на удивление царила больничная чистота. На столе — одноразовая белая скатерть, на ней — спирт для дезинфекции, одноразовые иглы для пирсинга и шесть крюков. И никакие они не мясные. Они — рыбные! Дружелюбная девушка сделала мне разметку на спине, проколола кожу толстыми иглами и засадила в проделанные отверстия стальные загогулины. Достаточно больно и неприятно по сравнению с обычным пирсингом. Она же мне и сказала, что это — крючки на акулу со спиленными зубцами.

Что, попалась рыбка? Рыбка, которая собралась полетать. Я сразу вспомнила безобразную сцену, которую мне недавно посчастливилось наблюдать на набережной Фонтанки. Я прогуливалась вдоль реки и увидела еще издалека, как выгнулся спиннинг у толстого рыболова. Меня, конечно, заинтриговало, что за форель он там тянет с таким унылым видом. Ни разу не видела, чтобы у этих несчастных рыбаков был улов. Не увидела и на этот раз. Глупая жирная чайка заглотила блесну и теперь пыталась уплыть с добычей, а красный как рак спиннингист, потея и чертыхаясь, прилагал все усилия, чтобы избавиться от сомнительного трофея. И птичка на крючке, и рыбка, которая собралась в небо, — всё это я сегодняшняя, с рыболовными крюками на хилой спине.

С уважением разглядев все цацки на моем субтильном туловище, пирсерша воздержалась от стандартных вопросов — про давление, астму, эпилепсию и серьёзность моего решения. Тем более что я была с Дэном и он отвечал за меня. Я, честно говоря, наглухо ушла в себя и даже забыла про Дэна, который, пока я лежала на животе, а мне под кожу загоняли сталь, всё время стоял рядом. Он без тени смущения пялился на мои голые сиськи и улыбался во весь рот. У меня даже промелькнула дурная мысль, что он всю историю с моим подвесом затеял только ради этого.

— Ну что, готова к «суициду»? — спросил меня зашедший в гримёрку приятель Дэна.

— К чему? — искренне не поняла я и удивлённо посмотрела на Дэна.

Вместо улыбки на его лице проявилась болезненная гримаса. Он развёл руками, как бы извиняясь, и, повернувшись к приятелю, постучал пальцем себе по лбу.

— К «суициду», — засмеялась пирсерша, — самый простой тип подвеса. Для первого раза — самое то.

— Почему? — Я продолжала тупить, сбитая с толку ненавистным мне словом.

— Ну, наименее больно. Кожа на спине потолще. Висеть удобнее, чем при горизонталке. Не так страшно.

— Почему «суицид»?

— А потому, что издали похоже на висельника. Не парься. Обычный профессиональный юмор. Не нравится название, забудь о нём. Погуляй минут двадцать — и на сцену. Будем тебя поднимать. Не очень болит?

— Вообще не болит. Так, ноет чуть-чуть. А юмор у вас идиотский.

Девчонка только плечами пожала, не стала связываться с психованной дурой. Может, её Дэн предупредил. Сидит теперь с виноватой миной. Суицид? Да что они знают о суициде? Убить себя — страшное предательство. Меня выворачивает наизнанку от этого презренного слова, пахнущего безысходностью, лекарствами, болезнями, слезами, застрявшим в горле криком, тотальной несправедливостью. Моя мама в течение года медленно и мучительно умирала у меня на глазах. Рак сжирал, сжигал её изнутри. Она терпела страшные боли, чтоб хотя бы ещё день прожить вместе с нами. Чтоб видеть меня, быть со мной. А как просто было бы наглотаться таблеток и покончить с болью. Я тоже живу со своей болью с тех пор, как потеряла Егора. Но я не предам его память, никогда не смалодушничаю. Суицид — это страшно, больно, отвратительно и, самое главное, бессмысленно. Ведь мы всё равно все умрём. А так, пока я живу, у меня всегда есть шанс успеть сделать что-то хорошее. Например, спасти чью-нибудь пропащую жизнь. Отдать жизнь за чужую жизнь — это уже не суицид. И ещё. Говорят, что самоубийство — это не выход. Выход, выход — ещё какой выход. Только выход для полного подонка. Человека, который никого не любит и не жалеет. Никого! Такому и жить незачем. Ненавижу постоянный шёпот в голове, с которым живу уже три года: давай, давай, что тебе терять, твоя любовь умерла навсегда, покончи разом со всеми проблемами, убей свою боль! Нет! Никогда! Я люблю ЕТ, папу, Малыша, своих друзей. Даже Светку, как это ни дико звучит, тоже немножечко люблю за то, что она заботится о папе, хотя ненавижу её гораздо сильнее. В общем, не париться не удалось. Пришла полетать, а меня одним словом как ледяной водой, как подножкой сбили с ног на землю. Ещё и сама на себя разозлилась. На свою повышенную впечатлительность. Из-за какого-то ничтожного слова испортила себе такой важный день. Во всём ты, Мурзилка, виновата, — накаркала!