Читать книгу - "Париж никогда тебя не оставит - Эллен Фелдман"

Виви ничего такого покупать не собиралась. Вообще-то она ничего и не купила, а просто взяла. Не стащила, как поступали некоторые девочки, которые воровали в магазинах конфеты и упаковки жвачки просто для того, чтобы доказать: они это могут. Она приняла это в дар.

Мать послала ее к Гудмену, в скобяную лавку на углу Мэдисон-авеню, купить лампочек для рождественской гирлянды, на замену. Они пока даже не доставали ни гирлянду, ни игрушки, но мать любила готовиться заранее. Она вечно боялась, что в магазинах что-то закончится.

Виви бродила между полок, держа лампочки в охапке, и разглядывала свечи, елочные игрушки, подарки-розыгрыши. Ее выбором – потому что это так глупо – была бы фигурка Джона Уэйна^[33] в виде копилки. Всякий раз, как ты бросал ему монетку, Джон Уэйн выхватывал из кобуры пистолет. А потом она заметила эту штуку, вроде канделябра, – восемь «ветвей» по бокам и одна посередине. То, что она его заметила, было странно. Подсвечник не был блестящим и ярким, как рождественские игрушки. Он тускло отсвечивал бронзой. Позже она скажет, что, должно быть, ощутила его зов, а мать в ответ попросит ее не городить чушь. Никто ее не звал, кроме мистера Розенблюма. Мать мистера Розенблюма недолюбливала. Она говорила, что он чересчур дружелюбен. Когда Виви спросила, как это вообще возможно – быть чересчур дружелюбным, мать ответила, что имела в виду «фамильярный». И только потом Виви поняла, что на самом деле мать имела в виду.

На мистере Розенблюме был его обычный потрепанный джемпер коричневого цвета, и знакомая коричневая рубашка в клеточку, и коричневый же шерстяной галстук. Он даже не закатал рукава. Это тоже было привычно. Когда стояла жаркая погода и вентиляторы на потолке лавки уже не справлялись, он снимал джемпер, но рукава рубашки не расстегивал никогда.

Он подошел к ней, пока она стояла с рождественскими лампочками в одной руке и подсвечником, который оказался тяжелее, чем она ожидала, в другой. У мистера Розенблюма было длинное печальное лицо, но его улыбка – когда он решался ее продемонстрировать – была веселой, широкой и белозубой. Такой широкой, что, казалось, она принадлежит не ему, а кому-то другому. Будто маска из тех, что держатся на резиночке поперек затылка.

– Так что это будет, мисс Вивьен Форэ? – Он, должно быть, знал ее фамилию по их семейному счету, но Ви не думала, что он может помнить ее имя. – Рождественские огни или менора Хануки?

Так вот что это было такое. Она, наверное, как-то это почувствовала. Виви поставила менору обратно на прилавок.

– Я просто хотела посмотреть, – сказала она виновато. – Мама послала меня за лампочками.

– Так, может, в этом году тебе стоит преподнести маме сюрприз.

Она потрясла головой:

– Мама в религию не верит.

Он посмотрел на лампочки, которые она держала.

– А что же это тогда такое у тебя в руке?

– Она говорит, Рождество – это другое. Необязательно связывать это с религией.

– А Хануку, значит, обязательно? Это Америка. Земля свободы. Дом храбрых. Не стесняйся, забирай и то и другое. Лишних денег никто с тебя брать не собирается.

– А вы – еврей? – спросила она.

– А птицы летают?

– И я.

– Тоже мне новость.

– Мама говорит, она не знала, что она еврейка, пока ее не сделал еврейкой Гитлер.

Он пожал плечами:

– Кто-то из нас знал. Кто-то даже не догадывался. В конце концов никакой разницы это не составило. – Он продолжал внимательно смотреть на нее. – Но такой умной девочке, как ты, – тебе ведь любопытно, верно?

– Ну… – она замялась, – мне кажется, если другие люди знают, что я еврейка…

– Уж на это можешь положиться.

– Тогда мне надо знать хоть что-то о том, каково это – быть еврейкой.