Читать книгу - "Где находится край света - Ольга Меклер"

Зданию этому необыкновенно повезло – его успели построить задолго до маразматического постановления «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве», и архитекторы расстарались. Были здесь и массивные восьмигранные колонны, соединенные со стенами изумительной красоты ажурными арками; и портик, который венчали фигуры шахтера, строителя, чабана с ягненком, колхозницы со снопом, акына с домброй и солдата; и фойе с мраморными стенами и лестницами, отделенное от вестибюля ажурной ганчевой стеной с фигурами казашек-танцовщиц; и великолепный зрительный зал на тысячу мест с тяжелым бархатным занавесом, расшитым золотом, отделанный лепным казахским орнаментом, с ложами и балконом. А потолок… Потолок зала символизировал дружбу народов и был расписан изображениями ликующих советских граждан разных национальностей. Одним словом, это был самый настоящий дворец! Улицу через некоторое время переименовали в честь героя-шахтера Игоря Лободы, спасшего товарищей ценой собственной жизни. Но ДКГ, как сокращенно стали называть это чудо советского зодчества, и по сей день считается одной из достопримечательностей Караганды. Мало кто из жителей города оказался там добровольно, и для людей, многие годы проведших в землянках и бараках, добротная сталинская архитектура была символом возвращения к прежней жизни.

Вряд ли в 50-е годы прошлого века кому-нибудь в голову пришло бы дерзко ответить на вопрос «Где?» – «В Караганде!». По той простой причине, что о существовании шахтерской столицы Казахстана знали немногие – преимущественно работники угольной промышленности, ссыльные и их родственники. Даже о том, что в начале войны одну из карагандинских шахт возглавлял Алексей Стаханов, прогремевший на всю страну родоначальник движения имени себя, мало кому известно. Зато этот город был очень хорошо знаком гениальному биофизику Чижевскому, отправленному сюда на поселение на долгие 8 лет. Всегда помнила о нем и великая певица Лидия Русланова. Именно здесь, в Долинке, в Карлаге, произнесла она свою знаменитую фразу, отказавшись услаждать слух приехавшему начальству: «Соловей в клетке не поет!»

Контингент и правда был весьма своеобразный – раскулаченные, «бывшие», эвакуированные, военнопленные, добровольцы – покорители целины и еще десятки тысяч «неблагонадежных», высланных по идейным, национальным и прочим соображениям. И вся эта разношерстная братия добывала уголь, строила дома и больницы, заводы и фабрики, открывала школы и институты. Она жила, любила и создавала удивительный генофонд многонационального восточного города.

Все это открывало необъятное поле деятельности труженикам пера и блокнота. Мария устроилась в областную газету «Социалистическая Караганда». Василий Ефимович Скоробогатов – фронтовик, очень грамотный журналист, писатель и просто замечательный человек, бывший в те годы редактором, сумел собрать вокруг себя яркий, творческий, дружный коллектив единомышленников. Она снова очутилась в своей среде, и каким же это было счастьем! Тем более, работа в отделе писем скучать не давала – это были ежедневные встречи с новыми людьми и очень часто следующий за ними захватывающий процесс, именуемый ныне журналистским расследованием.

Меклеры переехали в Караганду еще раньше – Израиля Герцевича перевели сюда заместителем председателя Совнархоза. Жили они неподалеку – на бульваре Мира. Лева поступил в МИСИ, но богемная атмосфера столичного вуза испугала родителей, и они настояли на переводе в Алма-Ату. Первая любовь, похоже, перерастала в единственную. Молодые люди писали друг другу страстные и нежные письма, с трудом дожидаясь каникул.

Лора работала диктором в только что открывшемся телецентре. Поговаривали, что при приеме решающую роль сыграла внешность, но слухи эти развеял великий и могучий Юрий Левитан. Он приехал в качестве консультанта, сделал несколько замечаний.

– А что вы скажете об этой девушке? – спросил режиссер, указывая на Лору.

– Ничего! Эта девушка уже диктор, – ответил мэтр.

Ее так и называли, даже незнакомые люди на улице: «Наш милый диктор!».

Как-то раз дочь приковыляла домой со сломанным каблуком. Нести туфли в ремонт сама категорически отказалась, настояла, чтобы это сделала мать. Мария махнула рукой – себе дороже! – и отправилась к сапожнику. Тот взял их в руки, улыбнулся, будто старым знакомым, внимательно посмотрел на клиентку и медленно произнес:

– Передайте, пожалуйста, девушке, которая носит эту обувь, что если она выйдет за меня замуж, я сошью ей такие туфельки, что при каждом ее шаге в них лампочки загораться будут! И что у нее будет все, чего она пожелает.

Она посмеялась, но честно передала. Лорка прямо взвилась:

– Идиот! Ты думаешь, как я каблук сломала? Он же за мной по улице бежал, еле ноги унесла!

Какая же она уже взрослая!

Наладилась жизнь и у родных.

В петрозаводской оперетте в ролях Сильвы, Ганны Главари, Марицы блистала Ирина Попова, Ирочка, дочь Веры, жена главного дирижера Лео Балло.

Нина еще до войны вышла замуж за блестящего офицера, полковника Михаила Саввича Яковлева, аристократа духа и крови. Жили в Москве. Он преподавал в Академии бронетанковых войск, она занималась хозяйством и сыном Валерием, будущим морским волком. Приютили и постаревшую Антонину.

Елена с дочерью и зятем переехала в Подмосковье и воспитывала совершенно гениального внука Эдика.

В общем, всем сестрам по серьгам…

Они возвращались из кино через парк. Неторопливо шли березовой аллеей, наслаждаясь весенним воздухом.

– Посмотри, Марийка, сколько красивых женщин появилось в Караганде!

– И раньше были, только забыли надолго о том, что они женщины.

– Но вы с Лорой у меня самые красивые! И всегда такими были, – муж смотрел на нее теми же влюбленными глазами, что много лет назад в Куйбышеве. Она положила голову ему на плечо.

– Вот и выросла наша дочь. Теперь можно снова пожить для себя.

– А знаешь, мы так и сделаем! Поехали в отпуск?

– Обязательно! В этом году ты съездишь в санаторий в Палангу, а в следующем… Давай в Грузию? Как тогда, в тридцать пятом, помнишь?

И они увлеченно заговорили о планах на отпуск, вспоминая, как ездили по Военно-Грузинской дороге, любуясь реками и ущельями, от вида которых захватывало дух; как всюду Карла принимали за своего: «Карло наш!» – обнимали его грузины, «Давно из Афин?» – с почтением спрашивал грек-чистильщик обуви; как купались в Черном море, а потом, уже ночью, пили на берегу хванчкару, закусывая остывшими хачапури, испеченными квартирной хозяйкой, и айвой. И с невыносимой остротой захотелось снова испытать то пьянящее ощущение свободы, любви и молодости.

Карл умер внезапно. Гипертонический криз, больница, вроде бы пошел на поправку… кто-то оставил газету на краю его кровати, хотел взять, приподнялся, так и не дотянулся… Никогда еще Мария не испытывала такой жуткой, гнетущей, вселенской тоски, такого неизмеримого горя. Она поняла, что выражение «душа болит» – никакая не метафора, потому что боль эту чувствовала физически. Пожалуй, единственное, что она была способна чувствовать. Голод, сытость, вкус пищи, усталость превратились в какие-то абстрактные понятия. Как он мог? Почему? Как теперь без него? И зачем? 53 года… Разве это возраст? Только жить снова начали! А теперь жить не хочется. Одной не хочется. Лора тоже переносит смерь отца очень тяжело. Но она молодая, и у нее есть Лева…