Читать книгу - "Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов"

выглядел на шестьдесят и был совершенно здоров, но соседский конь не оставил ему шансов, когда ударил его копытом в грудь. Никто подобного исхода не ожидал, поскольку коняга был совершенно покладистый, приученный кнутом и хомутом к непосильному труду и смирению, — это был обыкновенный пахарь и тягач с седою гривой. Старик тут же испустил дух. Он лежал мёртвый на земле и улыбался странной улыбкой, не предвещающей ничего хорошего. Через месяц деревня выгорела дотла. Осталось только несколько домов, в том числе и огромная чёрная изба моего деда. Многие люди ушли с этого проклятого места. Там и по сей день — пустошь».

Мой отец повторял неоднократно, что я очень похож на своего прадеда — и внешне, и по характеру, и выражение глаз, и походка. «Как сейчас помню, идёт по деревне вразвалочку, по-хозяйски, как будто вотчину свою обходит, а глаза орлиные, хищные, — рассказывал папа. — Я никогда его не забуду. Он оставил в моих детских воспоминаниях неизгладимый след, и я бы даже сказал — рубец. Мы, внуки и дети, испытывали к этому человеку животный страх. Он мог загипнотизировать меня одним взглядом, и я боялся шелохнуться… Это был незаурядный, но при этом страшный человек».

В тот момент, стоя на пороге великого шторма, я совершенно отчётливо осознал, что несу кармическую ответственность за бесчинства и грехопадение своего предка, имя которого было Хэнжер, что означает с татарского — кинжал. В это было трудно поверить, поскольку подобные вещи современному человеку кажутся дремучими суевериями.

«Неужели греховный образ жизни на генетическом уровне меняет человека, — задумался я, — и таким образом влияет на потомство аж в четвёртом колене? Ну почему моего отца не коснулась сия карма? Как он умудрился сохранить свою чистоту и порядочность? А может быть, я многого про него не знаю? Может, это всего лишь образ, который создаётся для жены и для детей? Каждый хочет быть эталоном для подражания, но у каждого есть скелеты в шкафу».

Потом я начал вспоминать родственников по отцовской линии: своих дядюшек и тётушек, двоюродных братьев и сестёр, — ничто не отличало их от нормальных людей: никто не сидел, никто не злоупотреблял наркотиками или алкоголем, никто не убивал людей, за исключением моего деда-фронтовика, но и тот был самым настоящим героем.

«Выходит, что в этой генетической лотерее я хапнул больше всех от нашего деда, — размышлял я, сидя на краю прибрежного утёса. — Из чего следует, что мне теперь маяться всю оставшуюся жизнь из-за какого-то урода!»

В очередной раз стихия распахнула свою тёмную пасть и обрушила на берег гигантский шквал воды с белой накипью. Над морем не было ни единого просвета: всё заволокла свинцовая хмарь, в которой мерцали электрические вспышки и повисла мутная пелена дождя, — но, несмотря на это, я всё-таки увидел, как закручивается хвост урагана и тянется к небу, словно дьявольская поросль. Дух захватывало от этого зрелища.

«Теперь я знаю всё», — подумал я без страха и сомнений.

— Я знаю, кто я! Я и есть Хэнжер! — крикнул я во всю грудную клетку, но мои слова потонули в грохоте шторма.

— Хэнжер, — тихонько повторил я. — Вечный странник. Неприкаянный бродяга, отверженный всеми. Он воплотился во мне. Я должен его уничтожить, а иначе он уничтожит меня и всех моих птенцов. Только я могу искоренить это зло, или оно никогда не закончится и в каждом поколении будет потерянная жизнь.

Я вспомнил глаза моего сына, и меня накрыла настоящая эмпатия по отношению к нему, чего раньше никогда не было: я редко его видел, редко вспоминал и уж тем более никогда ему не сочувствовал. Долгое время ко мне не приходило осознание моего главного предназначения и трепетом не отзывалось сердце при виде грудничка в обосанных пелёнках. Я видел в детях лишь источник дискомфорта и ненужных проблем. Я не понимал людей, у которых этого добра много и которые тратят свою жизнь лишь на то, чтобы оставить на земле генетический след. Я считал их полными идиотами, и вдруг меня накрывает чувство отцовства, как снежная лавина, которая копилась в горах восемь лет.

«Он такой милый, — прошептал я, — особенно в минуты задумчивой отрешённости. В обществе детей, на игровой площадке или в цирковом кружке, он держится независимо и обособленно, а значит не является зверьком в этой стае. Он не похож на своих сверстников: они слишком резвые, шумные, навязчивые, бестолковые, безжалостные, а он самый настоящий Маленький принц с золотистыми волосами. Он как будто прилетел с другой планеты, а эти огромные распахнутые глаза небесного цвета, в которых затаилась недетская печаль… Он не ищет внимания взрослых, а напротив, избегает его, прячется от наших глаз. Он не по годам серьёзен и не любит, когда над ним потешаются. Он готов дать отпор любому, кто нарушит его личное пространство. Чувство собственного достоинства развито неимоверно. Он не любит драться, но всегда к этому готов. В нём нет ни капли добродушия и глупости, которые так свойственны многим детям. Когда он общается со мной, я слышу в каждом его слове подчёркнутую сдержанность. Она звенит в нём натянутой струной. Он боится меня, хотя я пальцем его не тронул за всю жизнь. Совершенно уверен, что он меня не любит. Наверно, он просто отвечает мне взаимностью. Между нами — незримая стена, такая же как между мной и моим отцом, такая же как между моим отцом и моим дедом. Мансуровы вообще не умеют любить. Им не свойственны нежность и проявления чувств. Мне иногда кажется, что у членов моей семьи совершенно отсутствует «сердце». Как мне хочется спасти своего ребёнка. Как мне хочется оградить его от этого ужасного мира и последствий моего порочного бытия».

А потом на меня обрушились потоки слёз… Ветер трепал мокрый капюшон, бросал в лицо охапки дождя. Я сидел на каменном уступе, нахохлившись словно альбатрос, и вглядывался в зыбкое пространство. Раздвигая пелену дождя, словно занавес, на меня надвигался бледный витиеватый смерч. Мне даже не верилось в его существование, настолько он был нереальный.

В тот момент вся моя прошлая жизнь показалась мне опереточным фарсом, бессмысленным движением в никуда, воплощением моей слабости и гордыни. То, что я когда-то называл поступками, теперь выглядело сплошным позёрством. То, что я считал силой, на деле оказалось жестокостью. Моя индивидуальность обернулась эгоизмом. Свобода — безответственностью. Все мои таланты, не