Читать книгу - "Любовь и сон - Джон Краули"

— Звук воспринимается ухом, — сказал он. — Глазами мы видим. Звук и вид ударяют в блестящий дух, который от этого приходит в движение и загорается эмоцией — а она нематериальна. И душа, которая не может воспринимать материю, потому что у нее нет органов чувств, может воспринимать отражения, которые нематериальны, как свет. И таким образом душа воспринимает то же, что и тело, потому что источник впечатлений врезается в дух, запечатляется или отражается им.

— Тогда я не понимаю, как все это связано с сердцем, — сказал Пирс.

Разговор начался с того, что Барр упомянул свое собственное сердце — оно было не в лучшей форме.

— Сердце, — сказал Барр. — Ах, да. Видишь ли, дух растекается по всему телу. Он составляет некое второе тело, которое тесно связано с физическим — вот с этим.

— Астральное тело, — сказал Пирс, думая о Бо Брахмане.

— Да, — отвечал Барр. — Вот именно. Но именно в сердце создается дух, и оттуда начинается его циркуляция; именно оттуда исходит вещество, благодаря которому работают органы чувств.

— Вот оно что, — сказал Пирс.

В свете этой идеи он начинал различать очертания старых философских проблем; начинал понимать, почему люди некогда говорили то, что говорили, делали то, что делали. Бруно. Ди.

— Я вижу, — сказал он, хотя видел не вполне отчетливо.

— Дух вытекал из сердца и возвращался в него; отчасти он управлялся душой, отчасти же — телом, чувствам которого служил. Органы чувств получали исходные данные, те, в свою очередь, воспламеняли дух, сердце создавало образ из всех ощущений, а душа воспринимала нематериальное отражение объекта и размышляла: хороша ли эта вещь? или дурна? Воля — а она есть часть души — могла принять или отвергнуть этот образ.

— Угу, — сказал Пирс.

— Возьмем секс, — сказал Барр. — Или, скорее, любовь.

— Угу, — повторил Пирс, будто заранее знал, что к этому все придет, а он и вправду смутно догадывался.

— Ты видишь человека. Его физические свойства воспринимаются твоими органами чувств. Они отражаются в твоем духе, который разогревается по мере того, как просыпаются твои чувства. Душа смотрит в это зеркало — дух, — и видит отражение, и очаровывается или не очаровывается. Любовь.

У пирамиды собралось десятка полтора народу — загорелые старики, родители, взявшие детей за руку, — и все терпеливо ждали на мягком солнце.

— Она входит через глаза, — сказал Барр. — Не во плоти, конечно, только ее образ, который как-то проецируют ее глаза — и в этом источник ее власти вызывать любовь.

— Беатриче и Данте, — сказал Пирс. Пот прохладным кольцом окружал его лоб. — Петрарка и Лаура.

— Помни, что душа — единственная часть человека, способная любить, — никогда не может ощутить тело другого человека; она может видеть — и любить — только его отражение в твоем сердце, в твоем духе.

— Так что на самом-то деле влюбляешься не в человека, — запинаясь, сказал Пирс. — Любишь идею.

— Не так уж и глупо, в конце-то концов, а? — улыбнулся Барр. Он снял соломенную шляпу и вытер тесьму платком. — Ренессансные платоники весь механизм личности толковали по-другому, но жизнь понимали не хуже нас.

Теперь пришел их черед. Они подошли к широкому окну и белому прилавку, где на манер пушечных ядер были сложены апельсины — тоже пирамидами, только маленькими; черный юнец в белой кепке небрежно улыбнулся им. Над его окошком полукругом шли толстые, убедительные буквы: СВЕЖЕЕ.

— Большой или маленький? — спросил Барр у Пирса.

— А. Маленький, — ответил Пирс; Барр показал два пальца продавцу.

— У них сорт «Валенсия», — сказал Барр. — Я это выяснил. Из них самый лучший сок. — Он дал Пирсу стакан, наполненный пенистым соком и парящим льдом, вовсе не маленький. — Эта схема объясняет — или несет ответственность — и еще кое за что, — продолжал Барр, отворачиваясь от прилавка. — Что в любви может пойти не так? А в те времена такое нередко случалось.

— Amor hereos — сказал Пирс. — Об этом Бертон писал.

— Да. Составная часть меланхолии. Что ж, ее этиология — часть теории духа. Смотри, что происходит. Представь, что твой дух особенно горяч, блестящ, нестоек, подвижен. И вот ты видишь или встречаешь кого-то, кто по всяким причинам — в основном из-за звезд — абсолютно соответствует способности твоего духа к отражению. И что тогда? Дух подхватит образ возлюбленного и безудержно пронесет по всему телу; это может оказаться болезнью.

— Любовное томление, — сказал Пирс.

Его сердце забилось ровными быстрыми толчками — твердый кулачок колотит в тюремную дверь; чувство это, привычное, почти постоянное, так напугало Пирса, что он стал подыскивать доктора — настоящего, современного, — который выслушает и велит расслабиться и отдохнуть.

— Душа не в силах думать о чем бы то ни было еще, потому что дух больше ничего не может отражать. Фантомное отражение другого человека, безудержное в твоем духе, обретает мнимую независимость. Это не человек, помни, это твое собственное творение, но оно может превратиться в человека. И вот бедная душа ни о чем больше не думает, и призрак вытесняет твою подлинную личность, так что фантом возлюбленного окажется там, где должен быть ты. Ты отдал ей свое сердце.

— А что случилось с вами? — спросил Пирс.

— Всё, прошло. — Барр допил сок. — Если не обретешь себя снова — умрешь. Не будешь ни есть, ни одеваться, ни.

На миг Пирс почувствовал слабость в коленях, яркий день потемнел, и он подумал, что еще немного — и он упадет в обморок прямо на тротуар, покрыв себя позором и до смерти напугав старого учителя.

Он бы мог сказать, что не впервые подхватил эту болезнь; что в период после полового созревания он постоянно то страдал, то поправлялся от хвори, то неустанно пытался вновь ее подхватить. Но теперь все иначе, о, совсем иначе. Человек, который брел рядом с Барром, посасывая сок через соломинку, — некто, похожий на давнего Баррова студента, по странной случайности встретивший старика на захолустном флоридском курорте, — на самом деле был големом, который собою больше не управлял, раковиной, которую опустошила болезнь, подозрительно напоминающая смертельную; и пустоты внутри него были наполнены страшными детищами воображения, черной материей, в которую не могло проникнуть солнце.

— Так есть ли, — спросил он по возможности спокойным голосом, — лекарство? — Барр посмотрел на него с любопытством, и Пирс широко улыбнулся в ответ: простое любопытство. — Ну, то есть, если они думали, что это болезнь, может, они знали и лекарство. Я, правда, о таком не слышал.

— Пытались они лечить, — сказал Барр. — Укладывали в постель — лежи, сам разбирайся. Молитва. Отдых в каком-нибудь скучном краю. Иногда случались спонтанные ремиссии, бывало, да.

Конечно, бывало. Ведь и сам Пирс не раз выкарабкивался из этого недуга — далеко не один раз. Ослабелый, но живой, еще живой.